Еще при первой встрече полюбопытствовал:

— С чего это тебя, паренек, перекособочило? Или рана, может, какая досаждает?

— Маманя с детской коляской по пьяни под трамвай въехала. А в той коляске я соску сосал. Ей, мамашке, кирдык, а я по мелочам отделался. Даже когда вырос, был признан годным к несению службы в военное время.

— Какая дурость, — хмыкнул Михей. — Даже здоровый человек — вещь, к войне мало приспособленная. Вон, жахнули «Градом» по дубкам на горе, сходил по большому и по маленькому. Не снимая штанов.

— Надеюсь, не их сейчас на камуфляжку махнул? — подозрительно оглядел обновку беглый солдатик.

— Не, те я выкинул в болиголов за огородом, — хохотнул дед. — Теперь не поймешь, чем конкретно там смердит… Конечно, будь бабка жива, она бы выстирала, а я побрезговал. Кстати, твои рябые тоже того… в болиголов просятся.

— Под Саур-Могилой, старик, нас лупили и «Градами», и еще кое-чем посущественнее. А в перерывах танками давили, — объяснил Клим.

— То-то, гляжу, третьи сутки оттуда бегите. В одиночку. Или, как вы, компанией. И все первым делом к колодцу кидаются. А потом чего-нибудь на зуб просят.

— Мы тоже не со свадьбы идем, — дернул косо поставленным плечом Клим. — Вторые сутки на подножном корму. В одном месте полянку земляники надыбали, но разве же это жратва…

— У меня тоже не густо, — повинился Михей. — В магазин бы слетать, да на дорогу в оба конца полдня уходит. Вязанка плотвиц вяленых имеется да сухари.

— Вот и славненько, — обрадовался другой солдатик, которого связчики называли Пернатым. — Тащи сухари и плотву.

Дед хотел было спросить: откуда такое прозвище? Однако промолчал. Шея как у гуся, когда он молодую травку щиплет, голос трубный.

— Ну чего задумался? — вновь протрубил Пернатый. — Тащи пожрать. И одежонку какая есть. Нам в этой хана… Да не жлобись, заплатим… Держи бумажку зелененькую.

— Никак доллары? — удивился Михей. — Сроду в руках не держал. Это что, вам зарплату такими выдают?

— Места рыбные надо знать, — усмехнулся Клим. — Подъезжаешь к банку на броневике, заходишь: «Прошу безотлагательно выдать защитникам Родины причитающееся за раны и увечья вознаграждение». А если просьбу очередью из автомата подкрепить, то кассирша не только сейф откроет. Трусики на радостях снимет. Впрочем, последнее тебе неинтересно.

— Это почему же? — обиделся дед. — Я когда за продуктами иду, обязательно куму проведываю. Хоть и не на броневике к ней подкатываю, но отказа ни в чем не имею. Яиц свежих положит в торбу, козьего молока баночку. Ну и за труды тяжкие бутылочку самогонки присовокупит. А я ее на черный день откладываю…

— Учти, старпер, — загоготал Пернатый, примеряя дедову рубаху, — за язык тебя не тянули. Тащи запасец. С ним плотва и сухари в глотку пойдут веселее.

Спать улеглись сразу после ужина, когда закат только начал увядать за Плешивой. Гости заняли горенку, а Михей постелил себе в боковушке. Лежал, прислушивался к голосам в горенке:

— Старику велено разбудить до рассвета. Только надо еще раз дорогу уточнить…

— До города Чугуева, — загоготало в горенке.

— Уймись, Пернатый. Лучше думай, как нам с баблом быть?

— Чего думать-то? Поделили и разбежались. По одному, по двое. Кагалом не прошмыгнуть.

— А говорят, гусь — птица мудрая, — рассердился Клим. — Напорешься на блокпост или засаду и — прощай коттедж в трех уровнях. Ты ведь коттедж мечтаешь купить, Пернатый? А Борька, Николай и Игореха — по шестисотому «мерину». Нет, парни, так дело не пойдет.

— Что предлагаешь?

— Заныкать в надежном месте. А когда все уляжется, вернуться через годик-другой. Кто жив, конечно, к тому времени будет.

— Где конкретно?

— Есть одна мыслишка. Ее мне подсказал полиэтиленовый мешок с сушеными грушками. Он у старика на веранде под столом. Если хорошенько завязать, ни одна капля вовнутрь не пролезет. А чтобы не всплыл, гранаты на дно положим. Все равно от них избавляться надо.

— Так чего грязной ветошью валяемся? Эй, старпер, спишь? Или уши развесил?

— Дрыхнет он, — отозвался кто-то, Михею невидимый. To ли Борька, то ли Николай, а может Игореха. — Самогонка почище снотворного валит. Сам засыпаю.

Вышли, сотрясая босыми пятками половицы. Дверь на веранду за собой прикрыли. Однако дед все равно уловил шорох ссыпаемых на пол грушек, который вскоре сменился осторожным позвякиванием. Такое обычно издают поллитровки, если их рядышком укладывать в брезентовую сумку.

Спустя четверть часа взвизгнул колодезный ворот, прожурчала о край ведра цепь. «Наверное, — усмехнулся сквозь сон Михей, — сухари с вяленой плотвой срочно потребовали воды».

Но уснуть ему так и не дали. Выше, по течению Сюрлей, зародился пульсирующий гул. И в ответ ему всхлипнули оконные стекла.

— Старпер! — подал трубный глас Пернатый. — Танки идут! Вставай, показывай дорогу, пока еще не перерезали…

— Теперь поздно, — отозвался из боковушки Михей. — Бегите огородом к речке. Только о вершу, она в лопухах, не споткнитесь… Там до утра перекурите, а с рассветом топайте дальше. Все время держитесь речки. Она вас в байрачный лес выведет. Ну, а там я уже не советчик.

После бегства постояльцев дед сгреб разбросанную по горенке камуфляжку и отнес в лопухи к верше:

— Устаканится — постираю, — сказал Михей, прислушиваясь к накатывающемуся вешним половодьем реву танковых моторов. — А то ходить уже не в чем. Последние штаны сняли, из праздничной рубахи вытряхнули. Спасибо, хоть эти малость деньжат подбросили… Все бегут и каждому пересменку дай… А вместо благодарности — сплошные убытки. Вон, грушки по полу рассыпали, мешок утащили.

Полиэтиленовый мешок — не велика потеря. Однако о нем вспомнил дед, когда год спустя заприметил у колодца за инвалидной калиткой фигуру с характерно вздернутым плечом.

— О, старик, — обрадовался Клим. — Тебя трудно узнать. Весь в солдатском прикиде. Чистый тебе военнопленный румын.

— Так по вашей же милости, — возразил Михей, — ободрали, как зайцы яблоньку.

— Не печалься, старик. Компенсирую затраты с лихвой. Будет тебе шикарный костюм и даже машинешка. Куму прокатишь или какую другую бабенку помоложе.

— Мне уже обещали молочные реки и кисельные берега, — невесело усмехнулся дед. — Сказали, будешь жить при коммунизме. А взамен благоденствия одни черные дни… Да что там вспоминать прошлое? Сколько не вороши его, сплошное дерьмецо… Ты-то как? Патлы, гляжу, отрастил, рюкзачок моднячий… Видно, тогда с танками благополучно разминулся.

— Я — да, Пернатый — нет. Ему на опушке байрачного леса, куда ты направил, пулей колено разворотило. Начали тащить, а он орет, всех демаскирует. Пришлось бросить… Так что, старик, имеешь право претендовать на долю