А еще брошенная в созвездия рябеньких ирисов и пастушьей сумки тропа предостерегала от спешки. Раза два или три, опаздывая на пост, Зинаида пыталась совершить восхождение в ускоренном темпе. Однако еще на полпути убеждалась, что дорогу под облака способен осилить лишь тот, кто свои желания соизмеряет с возможностями.

И потом, от быстрой ходьбы обитающий среди цветущих фиалок ветерок почему-то начинает горчить. Будто и не медовый настой трав попадает в легкие, а отгоревший пепел.

Еще раз, теперь уже с ноткой раздражения, Зинаида вздохнула на маковке Пеструшки. Дежуривший вчера хромоногий Парфенович, или, как его на свой лад именовала мастер леса Любаша, Пасленыч, в вахтенном журнале расписаться забыл. И, конечно же, дверь оставил незапертой. Видно понадеялся на желтобрюхого полоза, который при появлении Зинаиды вальяжно уполз под хибарку.

Брезгливо морщась, вытряхнула из консервной банки в полиэтиленовый пакет жеваные окурки, пучком расторопши смахнула пепел с половиц и лишь после этого приступила к исполнению служебных обязанностей.

В линзах морского бинокля проплыли загривки холмов, островок байрачного леса, где обиженной сучонкой скулила бензопила, доверившийся речной излучине молодой сосняк и ползающий вдоль опушки трактор.

Похоже, Вовик внял совету смотрительницы и, как следует, отоспался. Или же, щедро оделяя рыбаков вином, о себе вспомнил лишь после того, как банка опустела.

Урочище Дальнее рассматривала внимательнее обычного, пытаясь выяснить, что именно согнало с лежки дикую свинку со сворой напоминающих колорадских жуков поросят.

Егерь, учитывая хромоту, едва ли успел спозаранку осилить восемь километров. И потом, засыпавший сигаретным пеплом клавиши музыкальной шкатулки Пасленыч был крайне деликатен со зверем и малой птахой. Идет, словно и не человек, хромоногая тень от облачка ползет лесной визиркой.

И таки разглядела вторгшихся чужаков. Крытые брезентом грузовики, похожие на большие коробки из-под обуви, машины неизвестного Зинаиде предназначения и перебегавшие в зарослях бересклета человеческие фигурки.

Набрала номер мобильника инженера по защите леса, которого подчиненные за глаза именовали «Вельмишелевым Супчиком», а когда тот после третьего гудка отозвался, доложила:

— В Дальнем гости. Похоже, вояки… Говорите, вечером через лесхоз их целая колонна прошла?.. Нет, впервые слышу… Хорошо, свяжусь с егерем. Он еще позавчера туда собирался, попрошу разобраться…

Позвонить егерю не успела. Из кустов бересклета выметнулись огненные стрелы и, затмевая своим ревом скулящую бензопилу, ушли за окоем. Как показалось Зинаиде, застигнутые врасплох загривки холмов еще больше ощетинились колючей порослью.

А Дальнее продолжало клокотать погибельным варевом. Словно там, рядом с покинутой лежкой диких поросят, наружу вырвались фонтаны раскаленной магмы. И пыльное облако встало вровень с Пеструшкой.

А еще Зинаида увидела, как одна стрела отделилась от общей стаи. Подстреленной утицей она шлепнулась посреди молодого бора, вокруг которого железный конь Вовика Шалапуты исправно нарезал круги.

Набрав, теперь уже с пятой попытки, телефон Вельмишелевого Супчика, Зинаида прокричала в трубку:

— Горит за холмами и сосняк в излучине!

— И что теперь? Война, похоже, началась. А я — инженер, не Господь Бог…

— Но пожарку-то прислать можете?

— Какой идиот в пекло полезет? Нет ни одной души на мехдволе… Тут ведь тоже стлеляют. Не только у вас. Послушай, Зинаида, у тебя же Шалапута под лукой. Пликажи…

— Он и без наших приказов на амбразуру грудью кидается. Вижу, пытается отрезать очаг от остальных насаждений. Но его же подстраховать надобно!

— Кем? Налод, повтоляю, в щели забился. Ты тоже мотай оттудова. Чего доблого, за коллектиловщика плимут…

— Знаешь что, заботливый наш? Иди туда, откуда на свет вылез. И больше не появляйся. Ты не только не Бог, а и не мужик даже!

Наверное, добавила бы еще парочку слов покрепче, однако урочище Дальнее вновь заклокотало. На этот раз от встречных залпов. Что-то сдетонировало, скорее всего, грузовик с боеприпасами, другие попытались уползти прочь, но их тоже поглотила разбуженная взрывчаткой пыль.

Зато рядами стоявшие в речной излучине дымы сделались ниже ростом. Видно, Шалапута не жалел железного коня. В бинокль Зинаида видела, как вокруг упавшей посреди бора ракеты ширилась полоска свежевспаханной земли.

Зинаида набрала номер мобильного телефона Вовика еще четверть часа назад, однако кнопку вызова не трогала. Последнее дело звонить человеку, который в одиночку бьется со Змеем Горынычем. Если и услышит сигнал вызова, все равно не отзовется.

Нажала кнопку лишь когда испачканный копотью трактор поволок по просеке пыльный шлейф по направлению к лесному кордону.

— Фиалка, — заорало в трубке, — взрывной волной еще не смахнуло с Пеструшки? Ну, так тебе и надо!.. Вижу, что Дальнее полыхает… Только солярка на исходе… Заправлюсь, отцеплю от плуга эту бандуру… видишь, как пыль вздымает… и бегом туда!

— Какую бандуру?

— Ракету тросом зацепил… горячая зараза… Теперь волоку на базу.

— На кой ляд она тебе?

— Глупая ты, Фиалка. В ней же почти сотня кил цветмета! Неделю гулять можно…

— На Дальнее Пасленыч с утра похромал. Как бы ни случилось с ним чего…

— Заметано. А где пожарка, где Вельмишелевый Супчик, черт его подери?

— По норкам попрятались.

— Тебе тоже не повредило бы. Ладно, доеду до места, сообщу обстановку. А ты посматривай. Чтобы знала, где искать головешку по фамилии Шалапута.

— Типун тебе на язык. Но… будь осторожен. Рискуй, да оглядывайся.

О себе почему-то не думалось. Стояла на маковке Пеструшки, которую со всех четырех сторон света обступили смерчи дымов. Они так едко пахли погибелью, что заворочался дремавший под хибаркой желтобрюхий полоз, а в уголках — глаз Зинаиды вскипели фиолетового цвета слезы.

Они окропили висевший на груди морской бинокль, догорающий под ногами костерок адониса и пастушью сумку, чьи зеленые сердечки сулят исцеление, но не спасают от внезапно нагрянувшей беды.

Черный день длиною в жизнь

Беглого солдатика Клима дед Михей признал сразу. Тех четверых, что были с ним, запомнил плохо. В том числе Пернатого. А этого ни с кем не спутаешь. Коряво-приземистый, словно выросший на ветродуе дубок. Десятка полтора таких, или поболее, жмутся к вершине горы Плешивой, которая полого скатывается в пойму Сюрели.

Здесь же, у подножия, убежавшая за полторы версты от села усадьба деда Михея. Заросший лопухами огородишко, размером с цыганскую шаль, саманный дом под обомшелой черепицей, за инвалидно обвисшей на петлях калиткой колодец.

Сам дед под стать хозяйству. Бороденка, как рожь-самосейка. Тут — густо, там — пусто. Камуфляжные брюки, память от беглого солдатика, хоть гвоздями к мослам приколачивай, мотня в рыбьей чешуе. Словно не из речки, из какого другого места вершу только что вытащил.

Вон она, в лопухах, куда ее Михей припрятал, когда возле колодца заприметил гостя. И хотя тот