— Люди! — крикнула Раиска. — Есть кто живой? Я здесь, в подвале!..

Однако ночь ответила безмолвием, а голос увял в стесненном пространстве лаза. Но ведь только что почуялся шорох. Слабый, похожий на колебания воздуха, которое рождает крыло низко летящей совы.

Отдышалась она уже внизу, на куче шершавых булыг и жалящих бедра щепок. Это все, что именовалось погребницей до того, как на нее наехал танк.

Бой застал Раиску на ступеньках погребницы. Прижатые к тугим бокам женщины банки с маринованными огурцами на каждый шаг отзывались влажным всхлипыванием, словно оплакивали предстоящее заточение в подвале.

Раиска от внезапного грома близкой канонады вздрогнула, однако ношу доставила к месту назначения, в угол подвала. Там черной глыбой растопырилась дубовая бочка, которую венчал граненый стакан со свечой. Только побелел пересекающий низкий лоб шрам, да чудовищная вялость обожгла колени.

Свечу затеплила лишь с пятой попытки. Затем поднялась наверх и, придерживая полу ситцевого, в белый горошек, сарафана позвала:

— Барсик! Барсик! Оливки!..

Но Барсик не отозвался. Наверное, отлеживался в зарослях жимолости после ночного промысла. Окрашенный в цвет сраженного засухой камыша, в холке за полметра, весом почти в пуд, потомок дикого хауса жил на вольных хлебах.

Барсик — единственный представитель семейства кошачьих на кордоне. Все прочие рано или поздно становились добычей гончих псов и лаек, которых сворами привозили сюда охотники. Так погибла и мамаша Барсика, имевшая неосторожность завести мимолетный роман с невесть какими путями забредшим на кордон камышовым котом-хаусом.

Дитя греха выжило благодаря молоку, которое Раиска в консервной банке подавала на крышу приземистой кухоньки. Впервые Барсик спустился на землю по истечению года. И тут же устроил трепку одноглазому гончаку Полету.

А когда тот укрылся под брюхом хозяйского внедорожника, Барсик оседлал знаменитую кабанятницу суку Дианку и дважды прокатился на ней вокруг стилизованного под княжеский теремок дома охотника.

Совершив, таким образом, акт отмщения за убиенных сородичей, новый властелин кордона вознамерился поставить метку на колесе, за которым скулил одноглазый Полет, но здесь его отвлекли охотники. Они принялись наперегонки угощать победителя колбасой и пельменями размером с фасолину. Барсик снисходительно отведал того и другого, но больше всего ему понравились оливки. Он слопал их целую жестянку и, пометив все-таки приглянувшееся колесо, одним скоком взлетел на крышу кухоньки.

Закрыв за собой обшитую изнутри войлочными полосами дверь погребницы, Раиска спустилась в подвал, раскатала на земляном полу заранее припасенный тюфячок и к великому неудовольствию сидевшей в углу жабы задула свечу.

— Чего квакаешь? — молвила Раиска. — Экономить надо. Свечу. И кислород тоже. Сколько его через отдушину поступает? Вот именно — с гулькин нос. А когда пострелушки закончатся, будь они неладны? Тоже не знаешь… Ишь, как они наверху размордовались…

А наверху происходило вот что. Затаившаяся на опушке батарея самоходок прямой наводкой разметала колонну крытых брезентом грузовиков и теперь, словно свора лаек, гоняла по лесу танк сопровождения. Тот поначалу огрызался, а когда болванкой срезало орудийный ствол, ломанулся через заросли жимолости в направлении лесного кордона.

Однако свора настигла его и там. Двумя фугасами танк выкурили из пустующего сеновала. От него загорелся и княжеский теремок, где Раиска числилась сторожихой, уборщицей, а в случае надобности — стряпухой. Как правило, гости заказывали фирменное блюдо — сваренные в фазаньем бульоне пельмени размером с фасолину.

Еще одна болванка настигла беглый панцерник, когда тот пересекал усеянный корешками ботвы Раискин огород. Однако танк с мертвым уже экипажем успел подмять по себя погребницу и крыльцо лесной сторожки.

Заслышав приближающееся землетрясение, Раиска прикрыла лицо ладонями. И правильно сделала. Раздавленная погребница выстрелила в подвал камнями. Один из них глубоко оцарапал запястье правой руки, другой рикошетом прошелся по банкам с огурцами, после чего остро запахло смородиновым листом. А объятые ужасом мокрицы густо посыпались с дубовых колод свода на сидевшую в своем углу жабу.

Роняя спички, женщина нащупала граненый подсвечник, и в подвале вновь расцвел припорошенный пылью огонек.

— Тюфячком, дура старая, запаслась, но вот об аптечке не подумала, — всхлипнула Раиска, глядя, как скатываются по пальцам и тонут в полумраке под ногами быстрые капли.

В свои сорок пять она не считала себя молодайкой. Хотя и знала, что обожающие ювелирной работы пельмени охотники еще более обожают ее грудь.

По закону земного притяжения, Раиска могла пребывать исключительно в горизонтальном положении. Носом к земле. Но желающие поближе познакомиться с выдающимися достопримечательностями стряпухи неизменно убеждались в обратном. А один, выкарабкиваясь из-под куста жимолости, куда был отправлен болезненным тычком, пожаловался:

— Это не рука дамы, а копыто дикого мустанга.

— Ну а как ты хотел? — ответила Раиска, поддерживая под локоток нетвердо стоящего на ногах ухажера. — Если я вдова, то это не значит, что моя калитка перед каждым нараспашку.

— Я же по-хорошему, — извинился охотник. — Консервированные оливки твоему зверю приволок. Целый рюкзак.

— И теперь хочешь, чтобы хозяйка натурой расплатилась?

— Избави Боже! Товар даром достался. Конфискат. А что пытался облапить, так не серчай. Руки, сволочи, без спросу потянулись.

Сама Раиска оливки считает никчемным продуктом. И рюкзак взяла исключительно ради Барсика. Тот из-за горсти деликатеса готов часами караулить дверь подвала. А слово «оливки» теперь для него что-то вроде заклинания.

— Не отведать тебе, Барсик, больше деликатеса из рук моих. И молочка тоже, — вновь всхлипнула женщина. — Господи, о чем это я?.. Кровища льется, а чем остановить — не ведаю… Огненной водой разве что попытаться?..

Четверть самогона-первача Раиска по привычке хранит за бочкой. Таких потаенных местечек у нее множество. В том числе — вытащенная за ненадобностью на чердак зыбка. Впрочем, это не помогало. Покойный муж, как и все лесники, обладал таким чутьем на заначки с огненной водой, что ему бы позавидовали одноглазый Пират и знаменитая кабанятница Дианка.

Обмыв запястье самогоном, Раиска сделала несколько затяжных глотков прямо из горла старинной четверти и, нащупав в полумраке соленый огурец, очистила его от битого стекла.

— По стопам мужа иду, — усмехнулась она, вспомнив, как тот однажды уснул на чердаке возле зыбки.

Закусив, изорвала на ленты ситцевый в белый горошек сарафан, запеленала кисть и только после этого занялась осмотром темницы. Стакан со свечой держала на вытянутой руке, чтобы восковые слезы не обожгли оставленную без прикрытия грудь.

— Дубовые балки мне не осилить, — размышляла вслух. — Нечего и думать, чтобы прокопать ход под ними. Остается закупоренная камнями погребница. А их столько, что глазам страшно… Однако выбор невелик. Иначе, как любит повторять тетка Митрофановна, жаба цыцьки даст… Это она тебя имела в виду, что ли? — повернулась к таращившейся на