Сказал хмуро, словно держал в руке поминальную чарку. Но тут же встрепенулся, острым взглядом окинул экипаж и призадумавшуюся у плиты хозяйку:

— Чего приуныли, соколики? Пока живы, гулять будем. А ты, майн либе гроссмутер, тащи кружку с томатным соком. В зарплату рассчитаемся… Кровавую Мэри бодяжить будем.

— Чего-чего? — изумилась бабушка Фрося. — Какую такую Мэри?

— Кровавую, — подтвердил Гаднехай. — Коктейль так называется. Половина стакана — томатный сок, половина — водка. А еще есть грязная пятка. Внизу — рижский бальзам, сверху — неразбавленный спирт. Наш командир спец по таким делам. Недаром до войны барменом работал. И сейчас бы коктейли колотил, да одному посетителю паленой водки налил. А тот, как на грех, военкомом оказался…

— А ты кем был?

— Я-то? Челноком. Поставлял панам-ляхам контрабандные сигареты, а обратным рейсом тряпки вывозил. С того и кормился… Ну а с нашим мехводом случай вообще тяжелый. Нашел его лесник под славным городом Крыжополем, где тысячелетний дуб рос, из которого Ной ковчег смастерил. Сразу показалось — медвежонок, но когда присмотрелись — человеческий детеныш. Правда, лохматый. Мы с ним в баню боимся ходить. Все кажется, что рядом с тобой медведь в шайке плещется… Но ничего, выучили грамоте, а когда подрос — сдали на курсы механизаторов. Он и сейчас по ночам руками взад-вперед елозит. Трактором или танком управляет…

Канистра на это не отреагировал. Похоже, обидные слова так и не просочились в защищенную волосяным покровом черепную коробку, где мельничными жерновами ворочались невозмутимые мысли.

— Майн либе гроссмутер! — раздался снизу вопль. — Спускайся с переговорного пункта на грешную землю!

В другой раз бабушка Фрося улыбнулась бы манере общения Соколика. У того даже утреннее приветствие звучало не по-нашенски. В понедельник говорит: «Гутен таг», во вторник — «Салям алейкем», в среду — «Шолом алейхем», в четверг — «Буна дзива», в пятницу — «Бонжорно», в субботу — «Здорово ночевали», а воскресенье начиналось с «Кали мера». Иногда, переговорив с начальством по рации, Соколик орал: «Хапсагай тустуу!» Что, по его словам, в переводе с эвенкийского обозначало срочное задание.

«Хапсагай тустуу» прозвучало и вчера на закате солнца. Постояльцы торопливо закончили ужин и вскоре резные ставенки вздрогнули от рева танкового мотора. А спустя час с четвертью линия фронта запульсировала рваными зарницами.

Вернулся танк далеко за полночь. Он раздраженно ворочался под скалой, словно мужик, которому под одеяло сыпанули горсть сухих крошек. А когда угомонился, стала слышна похожая на часто возникающие за селом пострелушки ругань:

— Командир, — орал Гаднехай, — ты что, кровавой Мэри перебрал? Какого хрена пару снарядов запузырил в пятиэтажку?

— Куда приказали, туда и запузырил, — огрызнулся Соколик. — Тебя, умника, забыли спросить. Если хочешь знать, в той пятиэтажке комендант города у любовницы ночует. Усек?

— Я-то усек. Но, гад нехай, в случае чего отвечать придется.

— А нам по-любому отвечать, — обрубил спор Соколик. — Если не на этом, то на том свете точно. Особенно Канистре, который на объездной дороге маршрутку с пассажирами размазал.

Проснулись постояльцы в десятом часу утра. Соколик буркнул привычное: «Буна дзива», Гаднехай просто кивнул и, покопавшись в сумке с гранатами, ушел на речку, а Канистра принялся рубить дрова для печки-времянки.

Бабушка Фрося тоже занималась делами. Управившись по хозяйству и позавтракав хлебом с помидорами, пошла по ведущей на Верблюжку тропинке. Против обыкновения, восхождение далось тяжело. Наверное, на солнце опять были нелады и, вдобавок, угнетало неясное предчувствие. Оно гадюкой заползло в душу, где с полуночи занозой сидела услышанная ночью фраза: «Куда надо, туда и запузырил».

Мобильник дочери оказался не в сети. Бабушка Фрося маленько выждала и набрала номер Кристины.

— Говорите, — послышался в трубке после шестого гудка мужской голос.

— Кристинушка где? — осевшим голосом спросила бабушка Фрося. — Или я ошиблась?..

— А вы кем ей доводитесь?

— Так бабушка я ей, бабушка! Звоню дочери, та не отвечает. Звоню Кристиночке, а трубку взял чужой мужик. Что происходит? И кто вы?

— Врач. Хирург…

— Что случилось? Ответьте Христа ради…

— Крепитесь, бабушка… Мы сделали все, что в наших силах, но ранения оказались несовместимыми с жизнью… А ваша дочь и ваш зять сейчас в реанимации…

— Они что, попали в аварию?

— Нет, снаряд влетел прямо в окно квартиры… Почему вы замолчали? Вам плохо? Отвечайте же, черт вас побери…

Точно такими же словами бабушку Фросю внизу встретил и Соколик?

— Черт возьми, гроссмутер. Время колотить кровавую Мэри, а вы по телефону любезничаете. Наверное, с каким-нибудь старпером планы на грядущую ночь строили?

— Сходи сам в подвал, — ответила бабушка Фрося. — Банки с томатным соком на стеллаже слева от лестницы.

Дождалась, когда Соколик вернется, взяла сумку и вместе с ношей переступила порог кухни, где постояльцы вознамерились отметить удачу Гаднехая.

— Вот, — сказала она, поставив сумку на лазоревую клеенку. — И, выдернув податливое кольцо, добавила: — Это вам за внучку Кристиночку, которую вы вместо коменданта убили…

Последовавшая за этим вспышка ослепила бабушку Фросю, и поэтому она не увидела, как алые брызги окропили стены кухни. И, конечно же, не слышала раздавшийся минуту спустя голос:

— Гад нехай, мужики! Мы на том свете или на этом?

— Как ни странно, на этом, — утешил Соколик. — Но почему не сработала граната?

— Я каждый запал насадил из порезанного шприца, — объяснил заряжающий. — Кстати, по твоему приказу. Надо бы теперь начальству доложить. И фельдшерицу на предмет освидетельствования смерти вызвать…

— Гроссмутер точно окочурилась?.. Черт, банку с перепугу уронил на пол.

— Мертвей не бывает, — заверил Гаднехай. — Глаза нараспашку, челюсть отвисла. Сейчас пульс еще пощупаю. Нет, точно отошла… Ну, так кто начальству доложит?

— Погоди, — остановил Соколик, — успеется. Вначале надо стресс снять. Сползаю, пожалуй, еще разок в погреб, А то без кровавой Мэри эти вульгарные караси в глотку не полезут… И вот еще что, соколики. Никакой торбы с гранатами не было. Уяснили?

— Не тупорылые, сами бы, гад нехай, догадались.

И только механик-водитель промолчал. Он уже снимал стресс при помощи пайкового сухаря и казался таким же невозмутимым, как Верблюжка, откуда видать подверстанную к речке сельскую улицу и богатырский дуб, который без малого сотню лет сторожит сокровища степного атамана.

Баба ягодка опять

Павшая на лесной кордон августовская ночь казалась Раиске такой же тяжелой, как днище танка у нее над головой. Весь день, вечер и половину ночи она ворочала камни и отгребала горстями беспрестанно осыпающуюся глину лишь для того,