Об этом же применительно к творчеству Нарицы – и эти слова кажется возможным mutatis mutandis распространить и на произведения Есенина-Вольпина и Тарсиса – пишет Вольфганг Казак:

Значение творчества Н. <…> заключается не в художественности отображения личной судьбы писателя. Проза Н. дает непритязательное, сконцентрированное на фактическом материале свидетельство трагической судьбы затравленного человека[487].

При попадании на Запад стихи Бродского также ожидаемо помещаются в соответствующий контекст – Струве выносит данное советским судом определение «тунеядец» в заглавие статьи, предваряющей собрание его стихотворений, редакционное предисловие «Граней» делает акцент на «драматизме жизненного пути поэта на родине»[488].

Пополнив собрание «тамиздата», сборник избранных стихов и поэм Бродского, вышедший вслед за книгами Синявского и Даниэля в ориентированной на запрещенные тексты из СССР линейке Inter-Language Literary Association без формального обозначения непричастности автора к изданию[489], неминуемо становился частью политической работы по взлому железного занавеса, десятилетиями отделявшего неподцензурную русскую литературу от читателя. И сколько бы Струве в переписке с главным редактором «Граней» Н. Б. Тарасовой ни пытался (безуспешно) предотвратить публикацию Бродского в еженедельнике НТС «Посев» (с присущей этому медиа идеологией подпольной борьбы против большевизма), чтобы отделить находящегося в СССР автора от совсем уж радикального политического контекста, по сути, его представления о характере собственной издательской деятельности мало чем отличались от представлений Тарасовой[490].

При подобной, определяемой сугубо внелитературной логикой, подаче материалов принципиальные для Бродского вопросы литературной иерархии[491], художественного уровня текста, текстологии[492], не говоря о вопросе авторских прав, неизбежно отходили на второй план[493].

Таким образом, весной 1965 года «Стихотворения и поэмы» Иосифа Бродского – первая бесцензурная книга значительного поэта из СССР, увидевшая свет за границей с начала 1920-х годов, – оказывались в неорганичном для автора крайне политизированном и эстетически ему чуждом контексте или, по слову редакции «Граней», ряду. К концу года (после разоблачения и ареста в сентябре Синявского и Даниэля) выпущенный Inter-Language Literary Associates сборник – вкупе с получившей всемирную известность записью суда Вигдоровой – прочно закрепили имя Бродского в растиражированном мировыми медиа списке «протестующих писателей России»: «Синявский, Даниэль, Тарсис, Бродский»[494].

Сопротивление этой, складывающейся в СССР и на Западе помимо воли самого Бродского, политико-эстетической репутации будет определять его литературную позицию в течение последующих нескольких лет.

Глава VI. Без утопий

1

4 сентября 1965 года протест первого заместителя генерального прокурора СССР М. П. Малярова по делу Бродского, внесенный в судебную коллегию по уголовным делам Верховного суда РСФСР 15 февраля 1965 года, был удовлетворен. Определением коллегии срок высылки Бродскому был сокращен с пяти лет до одного года и пяти месяцев – то есть до фактически отбытого им срока. Первоначально, при внесении Маляровым протеста в феврале предполагалось, что срок высылки Бродского будет сокращен до проведенного им к тому времени в ссылке одного года[495]. Пять месяцев, прибавившиеся в итоге, занял бюрократический процесс прохождения дела в Верховном суде РСФСР.

Дело задвигалось 31 августа: из генеральной прокуратуры от Малярова позвонили в прокуратуру Коношскую и затребовали характеристику на Бродского. В тот же день она была выслана в Москву[496].

ХАРАКТЕРИСТИКА

На рабочего совхоза «Даниловский» Архангельского треста «Скотооткорм» Бродского Иосифа Александровича с 1940 года рождения <sic!>, работающего в совхозе «Даниловский» в отделении № 3 в деревне Норенская с 10.IV.1964 года на разных работах в полеводстве.

В 1964–65 году к работе относился посредственно, имеет место прогулов <sic!> без уважительных причин, так например с марта по май месяц 1965 года имеет 32 прогула. Общественной работы не выполняет. Нарушений общественного порядка за весь период работы не наблюдалось.

Директор совхоза – Русаков[497].

О решении Верховного суда, принятом 4 сентября, Бродский узнал в Ленинграде неделю спустя[498] – как раз в эти дни ему предоставили очередной отпуск для поездки домой. Ненадолго вернувшись в Норинскую, 23 сентября Бродский получил документы об освобождении[499] и вылетел из Архангельска в Москву.

Воспоминания Людмилы Сергеевой ярко характеризуют новое положение Бродского в литературном мире после ссылки:

В конце сентября 1965 года Иосиф Бродский, минуя Ленинград, прямо из ссылки прилетел в Москву, к нам. Об этом мы заранее условились. Иосиф должен был встретиться в Москве с Мариной Басмановой и привезти ее к нам. Им обоим, по-моему, хотелось и родной город, и все, что было в нем тяжелого и нерешенного, оставить позади и побыть вдвоем в новом дружественном месте. Но с этой встречей не все вышло гладко. <…> Марина удивилась, что Иосиф ее не встретил, и поехала по нашему адресу самостоятельно. Узнав, что Иосифа у нас нет, Марина порывалась уйти. Но мы ее не пустили, разговорили, поужинали вместе. Ближе к ночи примчался на такси Иосиф, весьма пьяненький. Оказывается, он встретил на улице Васю Аксенова, который потащил Иосифа к Евтушенко, где они и запировали. А поскольку Иосиф только что из ссылки прилетел усталый, голодный, он быстро захмелел и потерял счет времени[500].

К 1965 году Василий Аксенов и Евгений Евтушенко – лидеры молодой советской литературы, всесоюзные знаменитости, широко публикующиеся и обсуждаемые критикой литераторы, преуспевающие – в том числе в материальном плане – члены СП СССР. С официальной точки зрения их литературный и социальный статусы (и до ссылки Бродского, и после нее) несравнимы со статусом их нового приятеля – осужденного по указу от 4 мая 1961 года тунеядца (литератора, не признанного государством в этом качестве), поэта, опубликовавшего к осени 1965 года два стихотворения в коношской районной газете[501], на момент освобождения – безработного без постоянного источника заработка.

Однако в реальности официальной советской табели о рангах противостоит другая.

Если прибегать к метафоре, связанной с (символическим) капиталом, то речь здесь идет о двух его типах: внутреннем, «рублевом» капитале, не имеющем конвертации вне пределов СССР, и об интернациональном «валютном» капитале. И для Евтушенко, и для Аксенова, бывавших за границей и хорошо ориентировавшихся в международном культурном контексте, твердая,