<…> нынешняя администрация не желает иметь дела с эмиграцией: «Мосты», говорят, журнал чисто эмигрантский, и продолжения его терпеть не хотят, —

писал Хомяков В. С. Варшавскому 8 января 1964 года[468]. Задуманная Филипповым после закрытия «Мостов» Inter-Language Literary Associates изначально создавалась (и презентовалась финансирующим американским инстанциям) с учетом печального опыта «Мостов» и поставленных ЦРУ политических задач:

Вон в Вашингтоне Филиппов и его вышестоящие выдумали «Межязычную литературную ассоциацию» (дословный перевод с английского) – хорошо, конечно, что Филиппов хоть по<д> этой маркой может издавать, но все же эмиграцией при таком названии и не пахнет. Нас же признавать никак не хотят – и не будут при сосуществовательском курсе, —

писал Хомяков, имея в виду внешнеполитический курс на «мирное сосуществование», взятый в этот период США и СССР[469].

Неслучайно свою издательскую программу под маркой Inter-Language Literary Associates Филиппов начал публикацией текстов советских, а не эмигрантских авторов – Синявского и Даниэля (еще не раскрытых КГБ)[470]. Выход полученной из СССР рукописи Бродского, продолжающей этот ряд, имел для проекта принципиальное значение.

И Струве, и Филиппов могли сколько угодно рассуждать в письмах о том, осложнит или, наоборот, облегчит положение ссыльного Бродского публикация книги на Западе, но очевидно, что единственным реальным фактором, определявшим их действия в сложившейся ситуации, была мысль о сохранении Inter-Language Literary Associates и необходимости получить, по выражению Струве, «согласие деньгодавцев»[471] на остановку выпуска книги. Сообщение об авторском запрете на издание и вопрос об отказе от публикации на финальной стадии подготовки могли (как мы видели по истории с книгами Ахматовой и Зощенко) спровоцировать серьезный скандал и поставить под вопрос не только всю дальнейшую издательскую деятельность Струве и Филиппова, но и – в случае последнего – его персональную материальную обеспеченность[472]. Свою роль играла и их глубокая личная убежденность в исторической правоте своего дела, позволяющей в условиях эмиграции и холодной войны пренебрегать условностями традиционного литературного этикета и в целом игнорировать вопрос авторских прав. Как откровенно написал Иваску (касаясь истории с Гринбергом) Струве:

За напечатание стихов Бродского я его ничуть не осуждаю – я бы на его месте поступил так же, и даже после получения письма Б<родско>го[473].

Литературоцентричное сознание и унаследованная Бродским от Ахматовой идея «надполитической» субъектности Поэта («выше политики и всего») – при всем многократно продекларированном им презрении к советской власти и (также зафиксированной многочисленными мемуаристами) симпатии к внешнеполитическому курсу США (и в 1960-е годы, и позднее) – сущностно противостоят подобному «инструментальному» отношению к автору и к его творчеству. Литературная легитимация с помощью внеположных литературе обстоятельств – а именно к этому приему предсказуемо прибег Струве, назвав предисловие к сборнику «Поэт–„тунеядец“ – Иосиф Бродский»[474] – была для него абсолютно неприемлема (это же определило его негативное отношение к мировому успеху записи Вигдоровой). Но помимо социополитического контекста был еще и эстетический. Он был не менее удручающ.

12

В феврале 1963 года Струве писал из США своему московскому корреспонденту Ю. Г. Оксману:

У нас здесь последняя литературная сенсация – раскрытие имени В. Я. Тарсиса как автора очень интересного «Сказания о синей мухе», напечатанного сначала в переводе в Англии, под псевдонимом «Иван Валерий», а потом анонимно в «Гранях». По-английски вышла также другая его повесть, «Красное и черное» <…>. По-русски эта вещь и еще три должны выйти вскоре. Раскрытие имени последовало в связи с известием о том, что в августе прошлого года ВЯТ был увезен с квартиры и помещен в психиатрическую лечебницу. Наум Соломонович проявляет новаторство[475].

В письме Оксману Струве откликается на публикации западной прессы, последовавшие 17 февраля 1963 года за пресс-конференцией представителей журнала «Грани» в Лондоне. 19 февраля они были пересказаны на первой полосе нью-йоркской газеты «Новое русское слово»:

В двух главных воскресных газетах «Обсервер» и «Сондэй Телеграф» напечатано сенсационное сообщение о советском писателе Валерии Тарсисе.

Писатель, проживающий в Москве, помещен властями в психиатрическую лечебницу. В полученных в Лондоне письмах от друзей В. Тарсиса сообщается, что ему разрешено «отказаться от лечения»; к «больному» допущены жена и дочь.

Тарсис – автор двух произведений «Синяя бутылка» (имеется в виду «Сказание о синей мухе». – Г. М.) и «Красное и Черное», напечатанных в Лондоне несколько месяцев назад под псевдонимом «Иван Валерий».

Эдвард Крэнкшоу утверждает, что Тарсис собирался после опубликования этих вещей обратиться к Хрущеву с ходатайством позволить напечатать те же вещи в Советском Союзе или дать ему возможность покинуть страну вместе с женой и дочерью. В дом для умалишенных Тарсис был отправлен за несколько месяцев до появления его вещей в Великобритании.

В повести «Синяя бутылка» Тарсис подверг резкой критике условия жизни в Советском Союзе. Герой повести не согласен с советскими порядками и ему поэтому грозит больница для умалишенных.

Тарсис, подчеркивает «Сондэй Телеграф», уже третий по счету советский писатель, объявленный «ненормальным» за отказ подчиниться властям. До него той же каре были подвергнуты ленинградский писатель и скульптор Михаил Нарица-Нарымов и сын покойного Сергея Есенина – Александр Есенин-Вольпин, стихи которого были изданы в прошлом году в Соединенных Штатах[476].

Опубликованная в «Новом русском слове» заметка in medias res помещает нас в принципиально новую ситуацию, сложившуюся в русском зарубежном книгоиздании к началу 1963 года, и требует комментария.

Начало новой эпохи в истории (под)советской русской литературы можно датировать 26 мая 1956 года – в этот день в Переделкине Борис Пастернак передал рукопись своего романа «Доктор Живаго» итальянскому журналисту Серджо Д'Анджело, сотрудничавшему с издателем Джанджакомо Фельтринелли. Жест Пастернака означал, что впервые с 1929 года, когда после инициированного властями преследования Евгения Замятина и Бориса Пильняка[477] публикация на Западе стала рассматриваться как антигосударственное преступление, советский писатель открыто принял решение издать свой не прошедший цензуру текст за границей[478].

Всемирный успех романа и присуждение Пастернаку осенью 1958 года Нобелевской премии, несмотря на последовавшие за этим травлю, исключение из СП и вынужденный отказ от премии, сформировали в глазах многих советских литераторов – и печатных и непечатных – восприятие этого жеста как триумфального и изменили многие персональные литературно-биографические траектории[479].

К последним относятся, прежде всего, упомянутые в «Новом русском слове» случаи Александра Есенина-Вольпина, Валерия Тарсиса и Михаила Нарицы.

Александр Сергеевич Есенин-Вольпин (1924–2016) в 1959 году, по-видимому, во время Американской национальной выставки в Москве (25 июля – 4 сентября) передал на Запад «Свободный философский трактат» и книгу