— Ты прям философ. Не мастер леса.

— Всякий, кто хоть раз задумался о своей жизни — философ. Даже Вулера, который кажется примитивным.

Тарасик, похоже, собрался еще кое-что добавить, но дверь распахнулась и вместе с плеском падающей в переполненную бочку воды ввалились ходившие за сеном гонцы. Отщелкнув лезвие притороченного ремешком к поясу ножа, чабан освободил принесенные тюки от шпагата, и лето зеленым половодьем захлестнуло хибарку.

Оно властно вытеснило за порог прижившиеся здесь запахи заношенной брезентухи, ружейной смазки, а также табачного перегара, которым безнадежно пропитаны вагонные тамбуры и стены холостяцких обителей.

— Брат Вулера, — проникновенно молвил Ярополк, — если ты таким же макаром добудешь из рукава своей брезентовой куртки охапку сухих дровишек, я не только признаю тебя волшебником, но и первому поднесу за ужином стакан огненной воды.

— Тю! Найшов, шо хвалыть, Брэзэнтуху. Вона од туману так набубнявие, шо зробиться важчэ зализяки. От у вас плащи… Мэни бы такый. А дровця в прыстройци. Двэри зразу за бочкой, куды вода з жолоба тэчэ. Прынесты?

— Он еще спрашивает… А скажи-ка, любезный, как называется язык, на котором ты изъясняешься?

— Обнаковэнно. От у сусидньому сэли, звидкы бандюкы, так там корову называють каравой, кобылу — кабылой, цвиточок — квяткой. На ных так и кажуть: «Галубы катив паилы».

— Кого поили?

— Та нэ поилы, а паилы. Голуби, значит, котов поели.

— Так и впредь изъясняйся. Если не хочешь, чтобы тебя отшлепали по ту сторону брезентовых штанов… А теперь дуй за дровишками. И воды в бочке зачерпни. Стол надо смыть.

Ужинали впятером. Как ни робок был скрип идущей по резьбе водочной пробки, он все же проник в забитые грязью звукоприемники спящего. Представитель овощной династии рывком сел на топчане и, не открывая глаз, заныл:

— Добаааавь…

— С какой стати? — удивился Ярополк. — Ты что, кормящая мать, которой льготы положены?

— Как пострадавший, имею право на добавку.

— И где же ты, болезный, пострадал? Уж не на колчаковском ли фронте?

— От вас пострадал. Целую ночь по полям взад-вперед таскаете. У меня от этого, может быть, и произошла частичная потеря слуха.

— Пей, закусывай и займись наконец общественно полезным трудом, — вконец обозлился тезка грозного князя. — Печку хотя бы растопи… Водки всего две бутылки осталось.

— А вино, которое для вдовы брали?

— От сладкого вина срака слипнется, — авторитетно заявил чабан и щелчком сшиб со стола подкрадывающегося к хлебной крошке таракана.

— Запросто слипнется, — подтвердил Железняк. — Только не пойму: к чему намек?

— Гонца за самогонкой надо посылать.

— Действительно можешь, когда хочешь, — восхитился сержант. — Еще пару стопарей и будешь изъясняться не хуже академика.

— Нет. Академик из меня не выйдет, — возразил чабан. — Мне так и батька сказал, когда после восьмого класса забрал к себе на чабарню… Гонца, говорю, надо послать к бабке Хорошилихе. Ох и добрый у старухи абрикосничик. Жахнешь стакашек, сверху навильничек квашеной капусты кинешь и горобцы в голове засцвиринькають… Я бы слетал, да финансы не позволяют. Да и куда в этой куртке под дождь…

— Разрешаю арендовать дождевик вон того типа, — кивнул Ярополк в сторону печи, под боком которой представитель овощной династии сооружал из сена подобие ласточкиного гнезда. — Слышь, кормящая мать, под себя все не подгребай. Имей гражданскую совесть. Ну, так что, парни, хозяин сего благословенного приюта предлагает скинуться.

Выцарапали содержимое карманов подчистую. За исключением, разумеется, Кабачка. Тот быстренько прикинулся спящим. В итоге наскребли сорок две гривни, десять долларов и триста рублей. Вместе с мелочью.

— Бабка Хорошилиха все берет, — сказал чабан, оглаживая на плечах полиэтиленовые доспехи. — Гарна штука. Может, продадите?

— У тебя же с финансами проблема.

— Молоденьким барашком могу расплатиться. А за карабин и пяти овец не жаль.

— На кой хлен он тебе?

— Бандюков мало, что ли? Опять же кабанов диких развелось в камышах. Зимой по ночам к силосной яме приходят. Да и на карабин любо поглядеть. Прямо душа заходится… Так какое последнее ваше слово будет? Нет?.. Ну, тогда я пошел.

— Погоди, — остановил Тарасик чабана. — Комбат в твоем селе квартирует?

— Не. В соседнем. Там, где галубы катив паилы.

— И еще вопрос: не слишком ли поздно в поход собрался. Первый час ночи, спит, поди, твоя бабка.

— Точка работает круглосуточно, — похвастался чабан. — Только ночью наценка. И ждать долго приходится, пока бабка от кровати до двери доползет. Радикулит у нее.

— Часа два ходить будет, — сказал Железняк, когда чавкающие шаги чабана поглотила падающая в бочку вода. — Поэтому остальным лекомендую ползти в солому, — усы поводыря успели просохнуть, и поэтому их хозяин уже не казался потерпевшим кораблекрушение.

В расхристанном печном зеве золотой рыбкой трепыхалось пламя — она щелкала крылышками жабер и разбрасывала по углам невесомую чешую.

— Лепота, — повел плечами сержант Тарасик. — Сыты, в тепле. Чего еще рабам Божьим надобно… Дождемся Вулеру, позавтракаем и с утреца пораньше на боевой пост. Иначе, чего доброго, местные из вагончика бензопилы скоммуниздят… Надо только осторожненько выяснить у чабана, в какой стороне эти чертовы Лампачи…

— Вот за завтраком и выясним, — пообещал тезка грозного князя. — Но пока есть шанс, вздремни. Как говорил мой покойный предок: «Люблю повеселиться, особенно — поспать».

— Будь другом, — попросил сержант, — протри чем-нибудь карабины. Иначе ржавчиной возьмутся, — упал ничком на пахучее сено, словно в зеленый омут нырнул. — Такой духан, что без водяры окосеешь…

— Плесни чуток, — раздался голос из ласточкиного гнезда. — Не жлобись.

— Глохни, чудо в перьях, — приказал сержант. — Бешеную коровку бабки Хорошилихи только доить пошли…

Ярополк тоже выбился из сил. Однако знал, что сон придет только после того, как ополоснет лицо и ноги. Вдобавок ко всему, раздражал беспорядок на столе.

Выбросил под дождь пустые бутылки, обломки еды сложил в пластиковую торбу и, к великой радости обиженного чабаном таракана, тряпкой смахнул в угол хлебные крошки и колбасную кожуру.

— Жри, — разрешил. — Наедай холку.

Той же самой тряпкой протер карабины и прислонил их рядком к стене, в аккурат под портретом вождя мирового пролетариата.

— Охраняй боевое оружие, дорогой Владимир Ильич!

Управившись с делами, разделся по пояс и вышел на крыльцо, с которого дождь успел смыть ошметки дорожной грязи. Вода в бочке, против ожидания, оказалась сносной. Правда, за неимением полотенца пришлось обсыхать под горячим бочком золотой рыбки.

Закурил и минуты полторы-две следил за тем, как расхристанный зев жадно поглощает хлопья сигаретного дыма.

— Не подавись, — сказал печке. — С тобой и чабанская хибарка все равно, что боярские хоромы.

Сентиментальным, тем более добреньким, себя не считал.