Чабан оскорбительный намек проглотил. И даже не поморщился. Последнее дело — предстать перед начальством с кислой рожей. Даже если она, как сейчас, надежно замаскирована осенним дождем.

Валера гордился умением пропускать мимо души насмешки, оскорбления и разносы, что давало ему право ощущать что-то вроде собственного превосходства: «Ты орешь, значит — дурак. Я — умный. Против твоего распоряжения возражать не стану. Но поверну все так, чтобы выгода оказалась на моей стороне».

Поэтому к приказу комбата отнесся с рассудком. Ну налетят его архаровцы, станут вязать сепаров, один из которых громила неодолимый, перевернут в хибарке все вверх дном. А два погрома за неполные трое суток — перебор.

Можно, разумеется, предупредить парней: «Запамятовал, что с утреца от комбата за бараниной приедут». Но в таком случае останется с носом. Гости при любом раскладе унесут то, на что Валера глаз положил. А ведь хотел же по-хорошему, предлагал за плащ молодого барашка, за карабин — пяток овец. Да куда там. Приняли за умишком убогого.

Нет, надо сделать так, чтобы никто и никогда не узнал, сколько именно карабинов стояло под стенкой. Три или четыре. Но такое возможно, если в сшибке сепары полягут все до единого. В том числе и громила.

А если, не дожидаясь комбата, действовать самому? Нож острый, рука не дрогнет. Она дрожала поначалу, когда под присмотром родителя лишал жизни первого барашка.

Однако резать человека еще не приходилось. Да и перспектива соскабливать со стен кровавые потеки, а потом объясняться перед комбатом прельщала меньше всего. Могут и не принять во внимание, что исполнил гражданский долг — отправил на тот свет распроклятых сепаров. И комбат, как пить дать, при этом добавит: «Самое плохое в нашей жизни — инициативный дурак». Горазд прибаутками сыпать.

Только он, Валера, не такой. Разве дурак обратил бы внимание на мохнатую от копоти печную вьюшку, которой перекрывают дымоход? Да ни в жизнь. А он обратил. Осталось лишь сунуть сушившуюся на ней сигаретную пачку в карман обляпанных грязью по самую ширинку брезентовых штанов, утопить вьюшку до упора, а для верности подбросить в расхристанную пасть печки пяток полешек.

— Спите спокойно, дорогие товарищи, — мысленно произнес чабан. — И через час вы окажетесь там, где апостолы небесных ягнят пасут.

Вышел не пригибаясь. Зачем пригибаться человеку, которого небеса и низкий косяк сделали похожим на полураскрытый плотницкий метр. В левой руке — холщовая торба, в правой — карабин. Обосновался под крышей сеновала, отхлебнул прямо из трехлитровчика, добыл щепоть квашеной капусты. При этом не отводил восхищенного взгляда от пристроенного на тюках спресованного сена добытого им оружия. Даже теперь, в рассеянном свете горевшего на столбе фонаря, карабин изумлял изысканностью форм.

И не было Валере никакого дела до расхристанного зева печки, где из-за недостатка кислорода задыхалась золотая рыбка; рыщущего по полям в поисках собеседника осеннего дождя, отстоящей за полтора километра дубравы, которая всем своим обликом напоминала подпорченный мышами каравай.

Однако о наказе комбата помнил. Как и было оговорено, солдат дежурного взвода встретил за вдавленным в косогор овчарником и, совершенно, не таясь, провел их к хибарке, возле которой оглодки каких-то растений цеплялись за поблекший подол рождаемого фонарем сарафана.

— Згынулы вороженьки, як роса на сонци, — доложил чабан командиру взвода, очкарику с одинокими звездочками на рябых погонах. — Угорели, пока я до товарышша комбата бегав. Проверено…

Убедившись, что Валера говорит правду, очкарик приказал солдатам вынести умерших из хибарки. Иначе бы живым просто не хватило места под крышей.

Всех четверых сложили в ряд, головами к продолжавшей урчать железной бочке. Но дождь уже не пытался рассказать Ярополку о том, как скучно вечному бродяге в осенней степи. Он лишь осыпал лица частыми каплями, словно пытался сотворить посмертную маску.

— Прикрыть бы чем не мешало, — молвил младший лейтенант, глядя через запотевшее окошко на мертвых. — А то раскиснут, пока комбат приедет…

Но комбат, похоже, не торопился. Хотя ему и доложили по рации, что операция по обезвреживанию вражеской диверсионно-разведывательной группы прошла без потерь. Трудно, порой невозможно, расстаться с домом, где пахнет хорошо сдобренным духами женским телом, а на столе, рядом с пускающей пузыри яичницей, приосанилась поллитровка огненной воды.

Кикиморы там больше не живут

Вьюга хрипящей кобылицей вздыбилась над лесным кордоном. Она забелила притаившуюся под соснами-крымчанками тушу боевой машины пехоты и умчалась туда, где ясным днем видны шахтные терриконы, а сейчас громыхают сокрытые снежными вихрями железные вериги войны.

— Ну вот, — удовлетворенно молвил прапорщик, — теперь нас ни один беспилотник не обнаружит, а уж кикиморы и подавно. Кстати, старик, водятся ли эти дамочки в твоем лесу?

— Перевелись подчистую, — ответил дед Сашко, удаляя двумя пальцами сырость из похожего на оттаявшую сосульку носа. — А до войны по выходным почти под каждым кустиком парочку-другую всегда обнаружить можно было. В компании с мужиками, понятное дело… Разрисованные, поддатые, в пасти по тонкой сигарете… Одна такая на Первомай ко мне во двор забрела: «Дед, — говорит, — тащи штопор и стаканы. Не желаю в одиночку да еще с горла вино пить».

— Одетая? — спросил прапорщик.

— В смысле?

— Ну, кикимора твоя в одежке заявилась, или как?

— Сейчас наряды такие, что сквозь них все видать. Даже то, что прежде напоказ выставлять стыдились.

— Ты, конечно, в грязь своим замечательным носом не ударил?

— При бабке Катерине, которая из окошка за всем этим наблюдала?

— И чем приключения закончились?

— Да ничем. Приехал на внедорожнике ейный хахаль, забрал кикимору вместе с бутылкой вина и штопором.

— Значит, инструмент все-таки успел вынести?

— Дался тебе, служивый, этот штопор. Забудь о нем. И не радуйся прежде времени, что техника от чужих глаз надежно прикрыта. Саму-то ее действительно не видать, а хвост наружу торчит.

— Что предлагаешь?

— Пошли вон того солдатика, который в танкистском шлеме и у которого родимое пятно на всю левую щеку, за метлой. Она у меня во дворе возле кухни. И пусть хорошенько той метлой по следу техники пройдется. Иначе получится, как у тех хитрованов, которые вчера в сорок девятом квартале схоронились.

— Кто такие?

— Да откуда мне знать… Следы гусениц видел, ведут в самую гущу, к оврагу. Однако проявить любопытство побоялся. Мало ли чего…

— Старик, ты уверен, что они еще там?

— Если и ушли, то пешим ходом. Технику не заводили, я бы услышал. Кстати, следы у нее такие же узкие, как и у вашей, — при этом дед Сашко тоже окинул