Однако, как всякое живое существо, видел в огненных струях некую высшую силу. И даже готов был, по примеру далекого предка, пасть перед ними ниц.

Вот и сейчас Ярополк ощущал, как истекающий из расхристанного зева жар очищает избушку от смрада, а душу — от скверны. Ему даже показалось, что кисти рук согревает затепленная перед иконой свеча.

Но кто изображен на иконе — не разобрать. Впрочем, какой смысл запоминать лики святых, если их столько, сколько и корпевших над кипарисовыми досками с самого Рождества Христова монахов.

Да и зачем утруждаться человеку, который был в храме лишь однажды? На собственных крестьбинах. И поэтому путающего Пантелеймона-целителя с Николой Мирликийским.

Конечно, до возвращения гонца можно и вздремнуть. Кабачок во сне выкатился из ласточкиного гнезда, и захваченное им местечко теперь свободно. Ознако воспользоваться представившейся возможностью помешало невесть откуда приползшее беспокойство.

Такое ощущение, наверное, испытывает ясень, под кору которого забрался древоточец. Боли еще нет, есть лишь легкое раздражение, но отныне все твои помыслы сосредоточены на поскрипывании острых челюстей.

— Не закурить ли нам с горя? — спросил Ярополк у скучающего посреди мушиных какашек вождя мирового пролетариата.

Однако пожалел спящих. По себе знал, каково это — проснуться в накуренной комнате. Набросил на голые плечи чей-то дождевик и, пониже, пригибаясь, шагнул за грязный порожек.

Вразнобой кашляли овцы, урчало в переполненном брюхе железной бочки, да все так же цеплялись за подол рождаемого фонарем сарафана оглодки каких-то растений.

И только дождь возрадовался появлению человека. Он тут же залопотал в складках полиэтиленовых доспехов. Наверное, спешил пожаловаться на одиночество.

— Мало того, что этот чертов Кабачок всю дорогу изводил нытьем, так еще и ты решил поплакаться в жилетку? — усмехнулся Ярополк. — Ну, так сочувствие ныне в большом дефиците. Зато пинать друг дружку горазды… Конечно, я с дедами чересчур круто обошелся, но и меня ведь пинают. Особенно стервоза-жизнь. Что, по своей воле я в этой хибаре оказался? А теперь выглядываю Вулеру с добавкой. Чтобы накатить и забыть обо всем.

Но осенний дождь, похоже, не слушал человека. Он продолжал рассказывать о том, как неуютно ему среди плачущих зернами нив и редких дубрав, чьи опушки по периметру оконтурены железными треугольниками с литерой «М». Однако так уж устроен мир. Всякий, чья душа озабочена собственной болью, глух к чужому горю.

Выстрелив в ночь окурком, Ярополк вернулся в чабанскую хибарку, из которой аромат сеновала успел окончательно потеснить запахи прислоненного к стене оружия и солдатской амуниции. Да и печь старалась вовсю. Пламя в расхристанном ее зеве билось золотой рыбкой, и огненная чешуя густо устилала затоптанный пол.

Тезка грозного князя отряхнул плащ от дождевых брызг, пристроил на мохнатой от копоти вьюшке отсыревшие сигареты и оценил взглядом гнездо, из которого во сне выкатился представитель овощной династии. Однако занять освободившееся местечко с первой попытки не удалось. Помешал затаившийся на манер противопехотной мины в сене водочный шкалик.

— Когда ты успел затариться? — удивился Ярополк. — Неужели у одноглазого Ивана «на список» выцыганил? Ну, Кабачок, ну прохиндей…

Однако представитель овощной династии безмолвствовал. Да и не нужен был ответ Ярополку. Душа требовала другого — хорошего глотка, которым можно удовлетворить древоточца.

В этот раз Кабачок на скрип проворачиваемой водочной пробки не отреагировал. Похоже, засохшая в ушных раковинах дорожная грязь напрочь отключила звук. Поэтому никто не помешал тезке грозного князя опорожнить посудину с прилипшим к донышку стебельком пастушьей сумки. Обошелся без пластикового стаканчика. Когда пьют в одиночестве, приличий не соблюдают.

А чтобы огненная вода беспрепятственно проникла в самый отдаленный уголок, лег на спину, забросил руки за голову и стал слушать, как зародившееся под солнечным сплетением тепло согревает душу.

Как-то враз притих древоточец. А может, не было его вовсе, как и не было скитания по чужим степям. Все дальше и дальше уплывает сейчас Ярополк от жалующегося на одиночество дождя, приговоренной дубравы и плещущейся в расхристанном печном зеве золотой рыбки. Осталось лишь то, с чем не хотелось расставаться. С пролившимся на плечи агрономши руном.

И так далеко уплыл тезка грозного князя, что не услышал, как дверь впустила в хибарку топот падающей в железную бочку воды и шум полиэтиленовых доспехов.

— Звыняйте, мужики, — молвил гонец, ставя на стол холщовую торбу, в которой прорисовывались контуры двух трехлитровчиков, с самогонкой и квашеной капустой из подвала бабки Хорошилихи. — Старуху совсем радикулит разбил. Почти час ползла старая черепаха от кровати до двери. А потом…

Однако оправдание зависло под усыпанным мушиными какашками потолком. К великой радости чабана, ни один из гостей не пошевелился.

Дело в том, что Валера побывал не только у Хорошилихи, но и успел смотаться в соседнее село, где квартировал комбат. Тот действительно отозвался на стук лишь спустя четверть часа. Конечно, чабан сильно рисковал. Будить начальство так же опасно, как и тыкать палкой в медвежью берлогу. Однако имелась у него задумка, ради которой стоило вытерпеть самые поганые слова и даже пинок пониже спины.

— Чего приперся? — прорычал замотанный на манер римского патриция в одеяло комбат. — Опять бандюки за овцами пришли?

— Хуже. Четверо сепаров на постой расположились. Пригрозили гранату в окно кинуть, если не открою.

— Ты точно уверен?

— А кому еще быть… Деньги на самогонку русские дали. И еще — доллары с гривнями. И плащи у них сепарские. Мне один на время одолжили. Можете пощупать…

— На кой хрен оно мне, — буркнул комбат, прикрывая голой пяткой входную дверь. Однако запах щедро сдобренного духами женского тела все-таки успел выскользнуть на сырое крылечко. — Оружие при них есть?

— Само собой. Три ствола. Ну и гранаты. Так они говорили.

— Не слиняют, пока мы с тобой тут тары-бары разводим?

— Куда они с подводной лодки денутся… Я у Хорошилихи затарился. Вот — квашеная капусточка, трехлитровчик самогонки и еще пузырь. Теперь, наверное, ждут, все очи порвали.

— Слышал о таковой. Говорят, убойный продукт готовит. Поэтому оставь пузырь на пробу. Продегустирую за завтраком. А вам, чтобы упиться, и трехлитровчика хватит. Ладно, топай к себе и потчуй сепаров. Я же с утреца дежурный взвод подошлю. И чуть погодя сам прибуду. Встретишь на подходе… Да гляди, чтобы гости ничего не заподозрили… Хотя кому я все это говорю? Оно, конечно, хорошо, когда подчиненный имеет вид