Северина Шмаглевская
Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме
© ООО «Яуза-пресс», 2025
Вступление
В крематориях Освенцима и Биркенау по 18 января 1945 года сгорело около пяти миллионов человек. То были поляки, арестованные гестапо либо привезенные из Варшавы повстанцы; то были русские, югославы, чехи, англичане, голландцы, французы, бельгийцы, итальянцы, украинцы, эстонцы, немцы-уголовники, дети разных национальностей, привезенные в концентрационный лагерь или уже родившиеся там; то были цыгане, с которыми расправлялись так же, как с евреями, уничтожив в газовых камерах весь их лагерь – мужчин, женщин и детей. Данные эти взяты мною у заключенных, работавших в политическом отделе Освенцима в период ликвидации лагеря.
Долгое пребывание в Биркенау (1942–1945) и то, что я была на самых различных работах, дали мне возможность постигнуть многие тайны лагерной жизни. Ведь даже самые секретные дела осуществлялись там узниками. Через них, добросовестно выполнявших все, что им было приказано, проходил весь учет живых, а также регистрация идущих на смерть прямо с поезда: без учета, без татуировки.
Татуировку в лагере ввели из-за невероятной путаницы в учете и невозможности установить личность тысяч живых и умерших узников. Это была крупная ошибка лагерной комендатуры. Сегодня можно воочию убедиться, сколь ничтожный процент узников Освенцима остался в живых. И хотя документы были уничтожены (нам привелось вывозить для сожжения целые возы извещений о смерти), нетрудно подсчитать, зная последние номера, сколько человек погибло в Освенциме. В лагерь вошли миллионы людей. Покинули его лишь несколько десятков тысяч. Немцы не предполагали, что каждый наколотый на руке узника номер станет документом. Татуировкой как бы ставились пограничные столбы между тысячами, десятками и сотнями тысяч заключенных. Так созовем же узников Освенцима и Биркенау еще на одну всеобщую поверку. Выстроим их пятерками и попробуем подсчитать, сколько уцелело из каждой тысячи. Я знаю, результат будет ошеломляющий. Мы стояли бы как живой, трагический документ, как разрозненные, по прихоти судьбы уцелевшие звенья гигантской цепи людей, у которых отняли жизнь.
Сегодня в Освенциме и Биркенау пустые бараки. Приближение фронта прервало поспешную ликвидацию лагеря. Планом ликвидации предусматривалось замести все следы преступления в самой страшной части освенцимского лагеря, в Биркенау. Если бы на месте бараков и крематориев выросла трава, легче было бы оправдаться перед Европой и всем миром. Но случилось иначе. Лавина наступления Красной Армии застигла лагерь врасплох.
Сегодня можно с точностью указать, где кровь лилась особенно обильно. Впрочем, кровью пропитана там каждая пядь земли. И хотя в 1944 году в лагере разбивали газоны, сеяли цветы и устраивали концерты, все это не стерло в нашей памяти чудовищного зрелища нагих трупов, сложенных штабелями возле бараков. Не стерло и воспоминаний о селекции, после которой старых, больных, беспомощных людей волокли в двадцать пятый барак – барак смерти. Слишком долго видели мы агонию лежащих в липкой грязи больных тифом и дизентерией, чтобы это когда-либо можно было забыть. Слишком явственно гласили общие поверки, какой ничтожный процент остается в живых. Умирали художники, артисты, таланты, гении, умирали люди с великим будущим. Эти несчетные смерти, эти чудовищные человеческие гекатомбы, каждая пара угасающих глаз взывали с немой мольбой – и в той мольбе была последняя воля умирающих. Эта воля запала в память уцелевших, она разрывала сердце; казалось, она разорвет и колючую проволоку, распахнет ворота, огласит криком весь мир, и крик этот донесется до свободных стран, до свободолюбивых народов.
Из Освенцима нас вернулось немного. Когда в памятные январские дни 1945 года широко распахнулись ворота лагеря и оттуда под усиленным конвоем поспешно вывели тысячи людей, когда на трассе Освенцим – Гросс-Розен протянулось на многие километры шествие сгорбленных от непосильного труда обездоленных рабов и потекло нескончаемым потоком по силезским дорогам, то тут, то там оставляя на снегу темную фигуру добитого эсэсовцами узника, жители близлежащих городов и деревень застывали в изумлении. Издали, с порогов домов, боясь приблизиться к зловещей дороге, они осеняли заключенных крестом.
– Не может быть, – говорили они, – да разве в Освенциме могло быть столько людей? Это невероятно.
Идущие по дороге не могли промолвить ни слова, не могли остановиться и крикнуть силезцам:
– Нет, неправда! В Освенциме было в сотни раз больше людей, здесь идет лишь жалкая часть уцелевших. Большинство живых еще раньше вывезли в глубь Германии, их вывозили весь последний год.
Сегодня, когда я пишу эти строки, по неведомым дорогам Германии непрерывно шагают опухшие ноги моих возвращающихся товарищей. И в шуме жизни, и в тишине одиночества слышится их тяжелая, усталая поступь.
Мой рассказ – это только фрагмент эпопеи о гигантской машине смерти, какой был Освенцим. Я буду говорить лишь о том, что видела или пережила сама. События, описанные мною, происходили в Биркенау (Освенцим II). Во избежание недоразумений хочу подчеркнуть, что не намерена ни преувеличивать события, ни извращать их в угоду чего бы то ни было. Есть вещи, которые в преувеличении не нуждаются. Все, что я рассказываю здесь, могу подтвердить перед любым трибуналом.
Эта книга – переживания и наблюдения одного человека. Всего лишь капля в громадном, безбрежном океане.
Несомненно, заговорят и другие, пережившие Биркенау. Заговорят и те, кто вернулся из других многочисленных лагерей.
Но большинство никогда не вернется и никогда не заговорит.
Часть первая
1942 год
Глава первая
Arbeit… Arbeit… Arbeit…[1]
Темная ночь. В бараке, где нет ни комнат, ни даже перегородок, на странного вида многоярусных сооружениях спит почти тысяча женщин. Густая тьма насыщена дыханием спящих и зловонием. Одеяла, которых заключенные никогда не видят при дневном свете, тоже кажутся темными. В них закутываются как можно плотнее, испытывая и благодарность за малую толику тепла для уставшего тела, и брезгливость при невольной мысли о том, кому они служили раньше… Скрюченные тела немеют на жестких подстилках. Короткое пробуждение, и сразу мучительно сознаешь: это же Освенцим. Плотнее прижимаешься к спящему соседу – с радостью, если он близок тебе, и с тоской, если это чужой, а то и враждебный тебе человек. Сон, верный союзник, быстро обрушивается на смертельно усталых людей, заглушая чувства. Кто может уснуть, спит крепким, будто сгущенным сном, впивая отдых всей своей нервной системой. Ночи в лагере коротки. И надо успеть, неподвижно лежа в черном
