Она прижалась к нему, уткнулась носом в ключицу, и несколько секунд слушала, как у него стучит сердце. Сквозь этот стук она сама дышала неглубоко, иногда даже задерживала дыхание: так делают дети, когда хотят продлить мгновение, не разрушая его словами. В комнате стояла тишина, в которой слышались едва заметные звуки: как щёлкает микроскоп, как капает вода из чайника, как стучит по батарее старый чугунный котёл.

Полина медленно пришла в себя. Она первой заговорила, но голос её был такой тихий, что Гриша чуть не переспросил:

– Ты не разочарован? – спросила она, не поднимая головы.

– Скорее наоборот, – сказал он, чуть улыбаясь. – Ты была…

Он не договорил, потому что не знал, какое слово подобрать. Красивой? Смешной? Настоящей? Всё это было слишком плоско, не по ней.

Они ещё несколько минут лежали рядом, не размыкая объятий. Он гладил её по плечу, по волосам, по спине – по всем тем невидимым шрамам, которые носит на себе каждый взрослый человек. Полина казалась совсем маленькой, уязвимой, и от этой хрупкости у него разом исчезло всё желание быть сильным или главным. Ему нравилось, что она не строит из себя героиню, не пытается нравиться, не прогоняет неловкость театральной улыбкой.

Она перевернулась набок, подтянула колени к подбородку и посмотрела на него снизу вверх. В её глазах – никакой стеснительности, только тихое любопытство, как у кошки, которая впервые оказалась на новом окне.

– Я думала, у тебя есть кто-то, – сказала она, не отрываясь от подушки.

– Была, – сказал он. – Теперь – только ты.

Они лежали молча, иногда касаясь друг друга ладонями, иногда просто слушая, как с улицы доносятся голоса.

Когда дыхание выровнялось, он вдруг вспомнил про алмаз.

– У меня есть просьба, – сказал он.

– Я всё ещё под впечатлением, – ответила она. – Но проси.

– Завтра в салоне проведут пробную огранку – того алмаза, что ты видела сегодня. Мне нужно, чтобы ты подменила его на подделку.

Она не сразу поняла:

– Зачем?

– Иначе тебя подставят. Уже готовят липовую экспертизу; Маргарита хочет убрать тебя из дела.

Полина села на кровати, обернулась, и вдруг стала совсем другой – глаза стали большими, а губы побелели.

– Ты издеваешься? – тихо сказала она.

– Нет, – сказал он. – Если не подменишь камень, всё закончится плохо – для тебя и, возможно, для меня.

Она долго молчала. Потом, собравшись, оделась, подошла к рабочему столу, вынула из ящика маленькую коробку и достала оттуда два камня: один – чуть крупнее, другой – идеально повторяющий форму, но с блеском на полтона светлее.

– Я всегда делаю дубликаты, – сказала она. – Для личной коллекции. Но ни разу не думала, что придётся ими воспользоваться.

Он смотрел, как она аккуратно держала камни между пальцев: так, чтобы не оставить следов, чтобы не раздавить даже воздухом.

– Если меня поймают… – сказала она.

– Не поймают, – уверенно ответил он, передавая ей ещё одну копию. – Я дал тебе фальшивку. Всё под контролем.

Она усмехнулась, но в этом смехе была только горечь.

– Ладно, – сказала она. – Ради тебя сделаю. Но если после этого ты исчезнешь – я тебя сама найду и убью.

– Не исчезну, – сказал он. – Никогда.

Полина приступила к проверке дубликата с тем же вниманием, с каким хирург садится за пересадку сердца. Сначала – лупа, потом ювелирный микроскоп, затем – миниатюрный спектроскоп, переживший, кажется, не одну таможенную революцию в Швейцарии. Она вытирала камень тряпочкой и снова брала в руки, глядя на него под разными углами, будто пыталась поймать ошибку во вселенной, где не может быть столь совершенного обмана. Даже на расстоянии он был неразличим: огранка, форма, вес, даже крошечные включения, воспроизведённые с почти патологической точностью. Григорий ощутил, как по спине прошёл холодок – настолько филигранно она работала и так же филигранно прятала свои чувства.

– Ты уверена, что сработает? – спросил он через пару минут мучительного молчания.

Полина не сразу ответила. Она ещё раз сверила показатели блеска на приборе, провела линию по шкале твёрдости, потом долго рассматривала оба камня – подделку и оригинал, – будто сравнивала собственных близнецов и пыталась не спутать в роддоме.

– Видишь ли, – наконец сказала она, – такие вещи создают не просто для продажи. Их делают, чтобы обмануть тех, кто уверен, что неуязвим. – Она пристально взглянула на Григория, и ему показалось, что ещё немного – и она попытается раскусить его, как кусочек сахарного кристалла. – Только два-три эксперта в стране могут отличить их друг от друга. Или, если говорить честно, отличить сможет только нанолаборатория в Москве, где такие тесты стоят как твоя квартира. Всё остальное – понты и удача.

Григорий кивнул, но не сказал ничего. Он вдруг почувствовал, что в этой комнате Полина – чемпион по правде, а он – обычный любитель, который даже не знает, за что идёт игра.

Она положила фальшивку рядом с настоящим, накрыла ладонью, посмотрела на него и вдруг заплакала. Не громко, не театрально, а как ребёнок, который всю жизнь боялся подвоха, а потом сам стал его частью.

Он подошёл, обнял её, и понял, что теперь их двое против всего мира – пусть даже этот мир не оставит им ни одной зацепки.

Этой ночью Григорий почти не спал: он лежал рядом с Полиной, иногда прикасаясь кончиками пальцев к её плечу, как будто не мог поверить, что она существует – не как инструмент в мастерской, не как образ на фоне чужих дел, а просто как человек, который впустил его в свою жизнь. Во сне она говорила тихо, иногда срываясь на детскую жалобу, иногда повторяя его имя, но чаще – выдыхая какие-то обрывки фраз, в которых угадывалась неуверенность, тоска, и что-то ещё, не поддающееся пересказу. Он слушал эти шёпоты, пытаясь разгадать, о чём она мечтает, боится ли, или, может быть, всё ещё не верит, что это действительно происходит, и завтра не придётся возвращаться в прежнюю маску.

В темноте квартиры, наполненной запахом масла и железа, он ловил себя на мысли, что давно не ощущал такой защищённости – нет, не физической, а той самой, которая бывает у детей, когда взрослый мир ещё не коснулся их своими законами. Полина, даже спящая, продолжала бороться с невидимыми демонами: иногда она вздрагивала, иногда хватала его за руку, иногда сжимала зубы так, что он слышал этот скрежет сквозь тишину. Григорий хотел бы сказать ей что-то успокаивающее, но лишних слов не придумалось, и он просто лежал рядом, считая удары её сердца, улавливая в них ритм короткой,