— Что… — хрипит он, не в состоянии сформулировать вопрос.

В его горле что-то булькает, губы беспомощно дергаются, мимика правой и левой части лица не совпадает.

— Пап, не волнуйся, пожалуйста… — дрогнувшим голосом бормочу я, всерьез опасаясь за состояние его здоровья. — Это не то, что ты думаешь… Я буду в порядке. Скоро…

— В порядке? Не то, что я думаю? — сипло переспрашивает отец, агрессивно приподнимая верхнюю губу. Челюсть тяжелеет, зрачки расширятся, заполняя светлую радужку.

Второе кресло резко вращается в мою сторону.

Харт.

Черт, только его тут не хватало.

Потрясение на его лице вызывает безотчетную злость. Я рефлекторно принимаю защитную позу, всем видом показывая, что не нуждаюсь в его сочувствии и каких-либо комментариях.

— Ни хрена себе! — восклицает он, выронив тлеющую сигарету из пальцев. — Что он с тобой сделал? — уголки тонких губ поджимаются, пока его взгляд медленно скользит по открытым участкам моего тела, пристально оценивая каждую отметину.

— Сукин сын! — яростный вопль отца гремит на весь кабинет, когда он поворачивает голову к столу, за которым невозмутимо восседает Александр, наблюдая за происходящим с отстранённым интересом. — Ты клялся мне, что никогда… Никогда, как с ними. Я верил тебе… покрывал… Ты… — папин голос внезапно глохнет, словно из его легких вдруг откачали весь кислород.

Я ошарашенно моргаю, мгновенно уловив смысл прозвучавших слов. Выходит, он знал… Отец был в курсе, где и с кем мой муж удовлетворяет свои особые пристрастия. От двойного предательства по венам растекается ядовитая боль, лишая последних крупиц самообладания, превращая в пыль шаткий фундамент под ногами.

Опор больше нет.

Ни одной.

Меня окружают лжецы и манипуляторы, уверенные в том, что имеют право распоряжаться моей жизнью, чувствами, памятью….

Они оба предатели и палачи, возомнившие себя спасателями.

Но кто спасет меня от них самих?

Как я это допустила? Когда? Почему позволила быть себе настолько слепой, управляемой, жалкой…

Ненавижу… Меня раскачивает, как хлипкую шлюпку в разгар шторма. Крушение неизбежно, и я физически ощущаю, как ледяные брызги летят в лицо, как от арктического холода немеют конечности, а в легких застревают осколки разбитого сердца.

— Прости, Олег, — склонив голову, произносит муж. Нотки сожаления в его голосе звучат, как циничная насмешка. Меня передёргивает от его лицемерия. — Ситуация вышла из-под контроля, когда я обнаружил Еву на инициации.

«Обнаружил».

Словно я — чемодан, забытый в автобусе.

Папа резко вскидывает голову, мышцы на его шее напрягаются, натягиваясь, как стальные тросы. Он подрывается из кресла, до хруста сжимая кулаки.

— Это была ошибка, Олег. Огромная ошибка с моей стороны. Я понимаю, что Ева не виновата. Кто-то подтолкнул ее и указал дорогу… — все тем же пронизанным раскаянием тоном продолжает Александр, бросая на Харта выразительный взгляд. — Он давно проявлял к Еве нездоровый интерес и даже не отрицает своих притязаний на ее счет.

— Что за бред, Демидов? — скривившись, огрызается Харт, и тоже вскакивает на ноги. От возмущения на его лице проступают красные пятна. Между бровей появляется глубокий залом.

Я в замешательстве перевожу взгляд с одного на другого, отказываясь понимать, что стоит за безумными обвинениями мужа. Тео не указывал мне никакую дорогу. Я сама не могу объяснить, что именно привело меня в тот зал, потому что единственное объяснение, которое могу дать, мягко говоря, попахивает прогрессирующей шизофренией.

Харт меня там даже не видел, был слишком увлечен процессом. Как и все остальные, кто присутствовали на так называемой «инициации» с трансовыми танцами, обнаженкой, клеймением и кровавыми ритуалами, плавно перетекшими в массовую оргию.

И насчет симпатий в мою сторону — тоже чушь собачья. Да, сделал пару комплиментов, и я замечала на себе несколько оценивающих «особенных» мужских взглядов, но… это же просто смешно. Я его практически не знаю, как и он меня. О каких притязаниях может идти речь?

Но Саша, видимо, видит ситуацию совершенно в ином, искаженном свете, или, что вероятнее, окончательно свихнулся на почве придуманной с потолка ревности. Только вот… мой муж и ревность? Он, конечно, жуткий собственник, но конкретно в ревности уличен не был ни разу.

— Ты сам сказал: пусть заранее готовится к тому, что ее ждет, — Саша продолжает продавливать свою нелепую позицию, приводя откровенно «мутные» аргументы. — Или это не твои слова, и я снова все исказил и вырвал из контекста?

— Именно! — с напором бросает Тео. — Ты это только что придумал. Я не видел Еву почти двадцать лет!

— Но ты следил за ней. За нами, — бесстрастно выдает Александр. На его лице ни капли сомнений, что заставляет меня невольно задуматься… о его мотивах. Не Тео, а моего мужа. Он ведет какую-то игру, но я пока не понимаю ее правил…

— По приказу синклита! — выплевывает Харт. — И ты об этом прекрасно знал. С чего вдруг такая истерика?

Отец не говорит ни слова, и судя по тому, как напряглись его плечи, его совершенно не волнует агрессивная склока двух мужчин. Точнее агрессирует только один из них, а второй, сохраняя абсолютное самообладание, словно специально выводит оппонента из себя. Он это умеет, как никто другой.

Я лихорадочно перевариваю услышанное, цепляясь взглядом за блеснувший на полу острый предмет, выглядывающий из-под раскиданных по паркету писем. Внутри что-то тревожно обрывается, но я не успеваю даже мысленно сформулировать, что именно меня так напрягло…

Всего мгновенье, какие-то жалкие пара секунд, и ситуация из абсурдной переходит в статус смертельно опасной.

Папа рывком подаётся вперед и подхватывает с пола узкий длинный нож для писем. Сжав его в руке, он резко выпрямляется и делает шаг в сторону стола. Вся поза кричит об угрозе и намерении убивать. Жестоко и беспощадно.

— Я давно должен был это сделать, — страшным глухим голосом произносит отец. — Ты подвел меня, мальчик. И ее… ее тоже. Мне не стоило за тобой убирать. Харт прав — все из-за тебя. Ты позволил ему притащить Еву сюда… Она здесь — только из-за тебя. И ты посмел… — он издает гортанный рык и начинает медленно огибать стол.

Меня пронзает леденящий ужас, погружающий мой разум в глубокий шок.

Я не узнаю его. Не узнаю собственного отца. Он безобидный, мягкий, неконфликтный. Он никогда бы не причинил никому вред. Я уверенна в этом… Была. Но сейчас передо мной словно чужой человек, который способен на все в стремлении защитить своего ребенка.

— Папа, стой! Не надо! — я инстинктивно бросаюсь вперёд.

Но меня вдруг откидывает назад. Стальные пальцы Харта смыкаются на моем запястье, надавливая на свежие раны. От вспышки острой боли я почти слепну,