— В том, что убирал за мной.

Мир рушится.

Не трещит — осыпается, как сгнившие перекрытия.

— Ты убил всех этих женщин.

Папа судорожно выдыхает. Молчит.

— Ты сделал это ради неё. Чтобы она не узнала. Чтобы не прожила ту же боль, что и ты.

Отец дергается всем телом, отступает, нож выскальзывает из руки, ударяясь о пол с коротким металлическим лязгом. У меня перехватывает дыхание. Слёзы сами катятся по щекам, горячие, как кипяток.

— Ева уйдет отсюда и проживет долгую счастливую жизнь. Без меня. Без клуба. Даю слово, — клятва из уст мужа звучит так уверенно, что даже у меня не возникает сомнений, что это обещание он выполнит.

Папа шумно втягивает воздух и оглядывается через плечо. Его взгляд встречается с моим, и меня пронзает всепоглощающее чувство падения. В его глазах нет ярости. Нет ненависти. Там… стыд. И ужас. И смирение.

— Ты правда это сделаешь? — обреченно хрипит отец, отворачиваясь от меня.

— Все уже решено, — утвердительно кивает Александр.

Папа судорожно выдыхает, выпуская наружу скопившееся напряжение, агонию и боль. Его плечи опускаются, теряя форму, руки безвольно повисают вдоль тела. Я шокировано цепенею, когда он вдруг падает на колени, упираясь лбом в идеально отглаженную брючину моего мужа. Из его груди вырывается какой-то жалкий, сухой всхлип. А затем, захлебываясь от рыданий, отец в каком-то отчаянном порыве хватает Сашину руку и прижимает к губам, как святыню…, целуя костяшки пальцев, оставляя на коже кровавые мазки вперемешку со слезами.

— Я приму всё… — выдавливает он. — Всё… что заслужил. Только… спаси её…

Не дышу. Не могу сдвинуться с места, внутри меня все дребезжит и ломается, ноги словно вросли в пол. Мой отец — тот, кто всю жизнь боялся поднять голос даже на меня — несколько минут назад перерезал горло Теодору Харту и не отрицал, что убил четырех женщин, а теперь стоит на коленях перед Сашей, как перед судьёй, от которого зависит судьба мира. Мой разум расщепляется на атомы, в груди разверзается черная дыра, засасывающая все звуки, мысли и эмоции.

Сквозь размытую пелену слез я отрешенно наблюдаю, как Александр изучающе смотрит на него сверху вниз. Затем медленно кладёт ладонь ему на голову, губы растягиваются в теплой понимающей улыбке.

— Не бойся, — мягко произносит Саша. — Я позабочусь о тебе.

Папа кивает, обеими руками сжимая его ладонь, словно за единственную опору, оставшуюся у него в этой жизни.

— Ты не сядешь в тюрьму, — добавляет муж. — Тебя направят в судебно-психиатрическую клинику. Меня назначат твоим лечащим врачом. Все будет хорошо, Олег. Там ты будешь в безопасности.

— А Ева? — отец запрокидывает голову, в его голосе звенит боль.

— С этой минуты она свободна, — отчетливо произносит Саша. — Благодаря тебе. Ты спас ее, Олег.

— Спасибо… — сипло шепчет папа. — Господи… спасибо…

Дверь кабинета внезапно распахивается, впуская внутрь двух крупных мужчины в белых халатах. Я заторможено моргаю, глядя, как они бережно берут отца под руки и поднимают на ноги.

Он не сопротивляется, покорно позволяя им выполнять свою работу. Когда санитары выводят его из кабинета, отец успевает бросить на меня последний взгляд. Прощальный взгляд, наполненный отчаянной надеждой, горьким сожалением и мольбой о прощении.

Сердце обрывается, и я машинально шагаю вперед, но Александр останавливает меня, осторожно взяв за локоть.

Дверь закрывается с глухим хлопком. Тишина оглушает, давит на барабанные перепонки, выворачивает душу наизнанку. Внутри только я, Саша и остывающий труп, под которым расползается густая алая лужа.

Зловонное дыхание смерти пропитало воздух. Все, как тогда… почти, и в то же время совершенно иначе. Сегодня кровь не на наших руках, но я все равно ощущаю себя убийцей, не уверена, что это когда-нибудь пройдет.

— Я же говорил, — ласково шепчет муж, заключая меня в свои объятия, — убийца проявится сам.

Некоторое время назад

— Ты испытываешь наше терпение, Александр. Ты же не забыл условия, по которым мы согласились избавить тебя от проблем и длительного тюремного срока?

— Прошло двадцать лет. Я давно бы отсидел и вышел.

— Но какой бы была твоя жизнь? Подумай об этом.

— Считаете, я не думал?

— Мало думал, Саша. Мало. Подумай еще. Хранитель Изъяна не может находиться вне нашего сообщества. У тебя есть полгода, чтобы принять верное решение. Поверь, нам очень импонируешь и ты, и твоя очаровательная супруга. Не вынуждай нас причинять ей боль и не пытайся бежать. Мы все равно достанем.

— Что я могу предложить взамен за небольшое исключение?

— Хочешь отпустить Еву на свободу?

— Да.

— Что ж, очень своевременное предложение. Мы готовы пойти навстречу. Нам не нравится затянувшаяся ситуация с убийцей наших глашатаев. Вычисли его и отдай нам. Будем считать это гарантом нашего плодотворного и многолетнего сотрудничества.

— Это все?

— Нет…. Архитектор Симметрии. Его кандидатура нас больше не устраивает.

Эпилог

«Я еще не видел ни одного человека, чья рана пропускала бы благочестивое сияние. А те, кто убеждал себя и других, что через боль им удалось достигнуть совершенства — смердели лицемерием особенно сильно, источая лживую трупную вонь.»

— Скарификатор

Полгода спустя

Где-то на тропических островах в Андаманском море

Ева

Жара здесь ощущается совершенно иначе. Воздух ароматный и густой, как теплый травяной сироп, и совсем не похожий на московский, тяжёлый от выхлопов и пыли. Он липнет к коже, впитывается в волосы, дурманит запахами мангровых лесов. Теплый ветер несет с берега соленую пыль, одежда в любое время суток кажется немного влажной. Даже ночь не приносит спасительную прохладу. Только тьму.

Я сижу на открытой террасе под выцветшим полотняным навесом, наблюдая, как алый солнечный диск медленно тонет за линией горизонта. Бескрайнее море, раскрашенное пурпурно-лиловыми всполохами, лениво перекатывает волны, слизывая с пляжа белоснежный песок и оставляя взамен обломки мертвых кораллов с мелкими гладкими камушками и битым ракушечником.

Вдали приветливо мигают желтые огоньки хлипких рыбацких лодок и роскошных белых яхт, с которых круглосуточно доносится музыка и громкий смех отдыхающих. Меня много раз приглашали присоединиться, но я не тороплюсь кардинально менять старые привычки. Мне все еще сложно сходиться с людьми, знакомиться, общаться, доверять. Я искренне стараюсь, заново учусь улыбаться и поддерживать непринужденный разговор. Это сложно. Пока еще сложно.

В сочной зелени пальм, плотно обступивших мою небольшую виллу, оглушительно громко поют цикады, в траве шуршат юркие безобидные ящерицы. Бледная перевёрнутая луна загадочно улыбается, расчерчивая небо тонкими серебристыми нитями. Звезды загораются одна за