— А мой отец?

Юлия бросает на меня вопросительный взгляд через плечо и слегка замедляется, позволяя мне сократить расстояние.

— Я имею в виду Олега Кострова, — поясняю я. — Как к нему здесь относятся?

— Сложно сказать, — отвернувшись, девушка неопределённо пожимает плечами. — Он достаточно закрытый человек, появляется только в дни, когда проходят закрытые собрания. Лично я нечасто с ним пересекаюсь и ни разу не слышала, чтобы его персону кто-либо обсуждал, — задумчиво продолжает она. — Я вообще до этого момента не знала, что он — родственник Александра. И, получается, что и Теодора тоже, — в тягучем голосе Юли появляется насторожённость, словно всплывший факт заставил ее задуматься о вероятных закулисных играх, в которые рядовых членов сообщества по тем или иным причинам не посвятили.

— Тебе тоже это кажется странным? — допытываюсь я, поднимаясь по узкой лестнице с крутыми ступенями и шероховатыми металлическими перилами. — Мой муж не горит желанием вливаться в синклит, но внедрил туда двух своих близких людей, — не дождавшись ответа, продолжаю я. — Наверняка такой расклад очень не устраивает членов правления и ставит под сомнение сохранение секретности.

— Я не обсуждаю решения синклита и их действия, — осторожно отзывается Юлия. Она ничего не скажет. Бессмысленно даже пытаться ее разговорить.

— Ладно, я поняла, — поджав губы, задумчиво киваю своим мыслям.

Достигнув верхнего пролета, мы упираемся в тяжелую железную дверь, изъеденную пятнами ржавчины. Юля уверенно толкает ее плечом, не боясь испачкать свою кристально-белую блузку. Раздается мерзкий протяжный скрежет, и мы попадаем в еще один длинный коридор, разительно отличающийся от обшарпанного технического тоннеля.

Запах сырости остается за спиной, в нос ударяют совсем другие ароматы: свежести и благовоний. Ровный свет падает на перламутровые стены, обшитые акустическими панелями, под ногами отполированный до зеркального блеска мраморный пол. Тонкие линии встроенной подсветки создают ощущение клинической стерильности.

Я делаю шаг вперед, внимательно оглядываясь по сторонам. Меня внезапно обдает жаром и бросает в пот, пульс подскакивает, сердце взрывается в груди, разгоняя кровь до неприятного звона в ушах.

Я здесь уже была.

В свой первый и единственный добровольный визит, когда Теодор пригласил меня «для разговора» в свой кабинет, который, как потом выяснилось, принадлежал не ему, а Виктории Демидовой.

Позже Саша недвусмысленно продемонстрировал свое недовольство самовольным решением Харта вторгнуться на чужую территорию, что само по себе выглядело нелогично и странно. Кабинет не был похож на музейный мемориал, законсервированный в дань памяти матери моего мужа. Помещение выглядело немного аскетичным и старомодным, но функционирующим и обжитым.

— У тебя есть предположение, зачем Александр вызвал меня именно сюда? — напряженно спрашиваю я, застыв в десяти метрах от знакомой двери кабинета.

— Он проводит здесь большую часть времени, когда приезжает в клуб, — сообщает она с осторожной нейтральностью, но её слова ничего не проясняют. Скорее подтверждают, что это место — зона моего мужа. Его личная территория. — Ну все, я свою миссию выполнила, — она разворачивается ко мне и вежливо улыбается, бегло полоснув взглядом по моей шее.

Внутри меня натягивается пружина, готовая сорваться в любой момент. Паническая дрожь проносится по взмокшей спине колючими мурашками. Мне отчаянно хочется схватить Юлю за руку и затащить с собой в кабинет, но я отчетливо понимаю, что она вряд ли сможет чем-то помочь. Да и лишний свидетель моего разговора с Сашей не нужен ни мне, ни ему.

Понятия не имею, что он задумал, заставив вырядиться в это откровенное платье и прийти сюда…, и это чертовски пугает, как и все, что в последнее время вытворяет мой муж.

— Еще увидимся. Рада была пообщаться, — с непринуждённой улыбкой прощается Юля и, обогнув меня справа, исчезает в глубине коридора.

Проводив ее взглядом, я медленно приближаюсь к дубовой двери и тянусь к латунной ручке. Пальцы трясутся так сильно, что я почти не чувствую холод металла.

Липкое тревожное чувство окутывает с головы до ног, заставляя сердце колотиться быстрее, а дыхание — сбиваться на короткие, рваные вдохи.

Заставляю себя морально собраться, отрезая лишние эмоции.

Ну что он еще мне может сделать, в конце концов?

Стиснув зубы и расправив плечи, я решительно давлю на ручку и толкаю дверь внутрь.

В кабинет сначала врывается сквозняк, а потом через порог переступаю я. Из мозаичного окна льется дневной свет, высвечивая цветными штрихами каждый сантиметр пространства. Солнечный блик бьет по глазам, размывая обстановку.

Проморгавшись, слегка прищуриваюсь, концентрируясь на деталях. Массивный стол, портрет Виктории на стене, старые часы с маятником, книжные шкафы — всё на своих местах. Отличается только энергетика, сгустившаяся и разрушительная. А еще запах. Точнее вонь. Сигаретный дым, смешиваясь с алкогольными парами и несочетающимися оттенками мужского парфюма, вызывает острое неприятие.

Мужа замечаю первым. Он словно примагничивает меня своим давящим взглядом, создавая для нас единый портал, замыкающийся на его крепкой фигуре, облаченной в строгий черный костюм.

Откинувшись в массивном кожаном кресле, Саша выглядит расслабленным и спокойным, как безоговорочный хозяин положения, полностью контролирующий происходящее. Металлические шарики на подставке ритмично раскачиваются. Их я тоже замечаю, впадая в подобие гипнотического транса. Дыхание замедляется, контуры кабинета плывут. В голове звенящая пустота.

Саша требовательным кивком просит меня приблизиться. Прикрыв за собой дверь, я без колебаний, инстинктивно шагаю вперед.

Краем зрения фиксирую два кресла напротив стола, развёрнутые ко мне высокими спинками. От осознания, что они не пустуют, на меня обрушивается обжигающая лавина смущения. Непроизвольно обхватываю себя руками, заранее защищаясь от посторонних взглядов.

Странно, но мысли убежать — нет. Хотя почему странно? У меня просто не осталось сил на этот физически затратный маневр. Энергетический запас ушел в глубокий минус.

Когда одно из кресел немного сдвигается в мою сторону, сделав разворот на тридцать градусов, я в немом изумлении узнаю отца. Вздрагиваю, затем замираю, почти не дыша. Впиваюсь ногтями с свои многострадальные плечи, прикусываю ранку на губе, слизываю выступившую каплю крови.

Меня мутит и выворачивает. Я на грани нервного истощения, но немыслимым образом умудряюсь держаться на ногах, не чувствуя ни одной мышцы в собственном теле. Я словно желе, готовое в любой момент расползтись вязкой лужицей по полу.

В глазах отца застывает шок. Он подаётся вперёд, до побелевших костяшек впиваясь пальцами в подлокотники. Ошеломлённый взгляд цепляется за следы на моей шее, соскальзывает к ключицам, к рукам, трясущимся коленям и лодыжкам. Возвращается к лицу. Громко сглатывает, лицо становится пунцовым от закипающей ярости.

Папа похож на человека, у которого вырвали сердце