Эта скованность не позволяла ей отдаваться мужу с прежней беззаветностью. Ее оргазмы, прежде сводившие его с ума, стали редкими и не столь яркими. Норов пытался с ней поговорить, развеять ее сомнения, уверить ее, что она все так же хороша и любима, но ее скованность не проходила.

Напряжение, возникшее между ними, огорчало его. Не зная, как исправить ситуацию, боясь окончательно все испортить, Верочка под разными предлогами начала уклоняться от близости, которая совсем недавно доставляла им обоим столько наслаждений.

***

Реми и Шанталь жили в Лиль-сюр-Вер, их дом стоял неподалеку от городского парка.

Во дворе уже было несколько машин. Одновременно с Норовым подъехал старенький пикап, из которого вышел высокий стройный француз, лет сорока, с таким же, как у Жана-Франсуа, красивым вытянутым лицом, — должно быть, один из его старших братьев. Они сдержанно поздоровались, вылезая из машин; француз был серьезен и озабочен. Из дома вышел дьякон, грустно улыбнулся брату Жана-Франсуа, расцеловался с ним и направился к Норову.

— Вы один, Поль? А где Анна?

— У нее ковид, я отвез ее в госпиталь.

— Ковид?! — дьякон, уже готовый обнять Норова, испуганно отшатнулся. — Vraiment! (Вот как!)

Норов спохватился, что ему следовало сказать об этом Даниэлю с самого начала, а может быть, и вообще не стоило приезжать. Он сунул руку в карман куртки, вытащил маску, выданную вчера в лаборатории, и надел.

— Простите, Пьер, но сам я здоров, — поспешил заверить он. — Я сдавал вчера тест…

— Все равно это опасно! — пробормотал дьякон пятясь. — Вы же понимаете, эпидемия распространяется стремительно по всему миру. Мари говорит, что в нашем регионе уже есть летальные случаи. Это ужасно, да… — он скорбно покачал большой лысой головой, продолжая пятиться. — Она работает в госпитале в Альби.

— Я помню, — прервал Норов, несколько раздосадованный его реакцией. — Вы упоминали.

Дьякон бочком добрался до своей старенькой машины и, открыв дверь, почувствовал себя в безопасности.

— Пока, Поль! — с облегчением крикнул он, усаживаясь.

— До свидания, Пьер, — невольно улыбнулся Норов, направляясь к дому.

— Поль! — окликнул его дьякон, не выходя из машины.

— Да? — обернулся с порога Норов.

— Вы куда положили Анну? В Альби? Я спрошу у Мари относительно ее состояния!

Видимо он испытывал легкое чувство вины за свое поведение, лишенное христианского мужества.

— Спасибо.

— Я позвоню вам!

Норов вновь поблагодарил.

— И еще, Поль,… — дьякон замялся.

— В чем дело?

— Вы лучше предупредите всех, что у Анны ковид… Все-таки, Реми и Шанталь в таком возрасте…

— Хорошо, Пьер, непременно.

***

Как-то Норов случайно встретил в приемной Осинкина одну из своих давних подруг. Она работала заместителем директора крупной фирмы, была немного знакома с женой Осинкина и по ее рекомендации приехала к нему в надежде получить льготы для своего предприятия. Яркая, стройная женщина, чуть за тридцать, она была замужем и у нее имелся пятилетний сын. Они разговорились с Норовым о детях, Норов предложил ей вместе пообедать на следующий день, и в ресторане за веселой болтовней почувствовал знакомое, но уже забытое волнение от присутствия красивой, умной, хорошо одетой, пахнувшей дорогими духами женщины.

С незапамятных времен у него была отдельная большая квартира в центре, которая пустовала, лишь изредка там появлялась домработница, чтобы стереть пыль с мебели. В приливе вдохновения, он пригласил подругу туда, и та, смущенно засмеявшись, согласилась, только предупредила, что ненадолго, поскольку вечером должна быть дома.

Ему было с ней так хорошо, так свободно, как не было уже очень давно. Не нужно было контролировать каждое движение, как теперь с Верочкой, чтобы случайно не коснуться ее там, где ей не хотелось. Накопившееся за месяцы напряжение наконец-то прорвалось, выплеснулось наружу и унеслось прочь, как мутная талая вода. Он был так благодарен подруге, что та даже растрогалась.

По дороге домой он испытывал угрызения совести, ведь он еще ни разу не изменял Верочке, это было нарушением церковных обетов, грехом, преступлением. Но стыд и раскаяние вскоре растворились в приятных сладких воспоминаниях.

Когда он признался в своем проступке на исповеди отцу Николаю, тот искренне расстроился и принялся сурово укорять Норова. Отец Николай любил и Верочку, и Ваньку, которого он сам крестил; переживал за крепость Норовской семьи. Грех он, правда, Норову все же отпустил и позволил ему причаститься, наложив по обыкновению, легкую епитимью. Но мог ли он поступить иначе, если завершение строительства храма — заветной мечты отца Николая, — зависело целиком от Норова.

За первой изменой последовала вторая и третья. Привычки холостяцкой жизни вернулись быстро, прежние подруги его не забыли. Пустовавшая квартира вскоре превратилась в место встреч с женщинами. Порой он оставался там на ночь, наврав Верочке, что уезжает в короткую командировку в соседний регион и вернется на следующий день. Вместо семейной домработницы, приходившей от случая к случаю, он нанял в квартиру отдельную, постоянную, убиравшую с утра следы ночных беспутств.

Долго скрывать подобные приключения в провинции было невозможно, и Верочка через некоторое время узнала и о квартире, и о других женщинах. Его измены она переживала болезненно; ревновала, горько плакала, упрекала и обижалась. Порой она выслеживала его; когда он возвращался домой утром, усталый и несвежий, она устраивала сцены, стараясь уличить, заставить признаться в неверности. Он отвечал раздраженно, ничего не подтверждая, но и не особенно отпираясь. Ее упреки он находил неуместными; в среде бизнесменов и чиновников хранить верность женам было в ту пору не принято; у всех имелись любовницы, не говоря уже о проститутках, без которых не обходились ни походы в баню, ни частые мальчишники. Особой тайны из этого не делали, это считалось нормой.

***

В небольшом, по-французски изящном салоне с опущенными тяжелыми оконными шторами царил полумрак. На софе подле друг друга сидели родители Жана-Франсуа, Реми и Шанталь. Шанталь низко склонила голову, и распущенные длинные темные волосы с густыми седыми прядями падали вниз, закрывая ее выразительное удлиненное лицо. Она часто подносила белый бумажный платок к глазам, но не всхлипывала, держалась. Скорбный Реми молча обнимал ее за узкие худые острые плечи в черной кофте. Норов невольно отметил про себя, что в их драматической позе было нечто картинное. Должно быть, это проявлялось у французов бессознательно.

Сбоку от них в кресле, ссутулившись и уставясь в пол невидящим взглядом, сидела потерянная Лиз, разом почерневшая и