«Сейди, девочка, прекраснее тебя нет ничего на свете, – поддразнил он, схватил ее и закружил. – У нас будет хорошая жизнь. Как я и обещал, когда мы ушли в горы».

Воспоминание одновременно вызывает улыбку и боль. Мне хочется оказаться в той хижине со всей семьей, не только с посудой и одеялами.

Я закрываю глаза и погружаюсь в мечты – мне так сильно хочется воплотить их в реальность! И, кажется, удается, но…

– Хейзел! Хейзел! Зайди сюда на минутку! – слышу я.

Это старая миссис Тинсли. Задняя дверь церкви открыта, и она видит, что я сижу на ступеньках крыльца.

– Хейзел! Подойди сюда! Пожалуйста!

Теперь точно жди беды. Она догадалась насчет пони. Я быстро вскакиваю, но под весом рюкзака теряю равновесие, и нога с деревянной ступеньки опускается в пустоту.

Я кувыркаюсь в воздухе и шлепаюсь спиной на мощенную камнем дорожку. У меня перехватывает дыхание. Черные точки кружатся перед глазами, а я смотрю в небо и слышу шаги сбегающей по ступеням миссис Тинсли.

– Господи! – Ее тень закрывает солнце. – Что ты наделала?! Ну ты и неловкая!

Чья‑то ладонь хватает меня за руку. Ладонь мужская, большая и сильная. Она отрывает меня от земли, словно пушинку, и я понимаю, что получу выволочку и от миссис Тинсли, и от священника. Меня не то несут, не то волокут в церковь, а я пытаюсь придумать, что бы сказать, как бы выкрутиться из этой неприятности, но, едва мы оказываемся за дверью, я понимаю, что за руку меня держит вовсе не священник.

Я чую запах сена и навоза, виски и пота. И гарретовского нюхательного табака. Ту самую вонь, которую навсегда запомнила с тех пор, как меня порол на конюшне Теско Пил.

Я узнаю его еще до того, как он швыряет меня об пол. Поднимаюсь на четвереньки, упираясь дрожащими руками и с трудом хватая воздух от боли в ребрах. Шляпка слетает с головы, и волосы свисают темной завесой. Сквозь нее мне видны сапоги на подошве из бычьей кожи, с голенищами, покрытыми пятнами крови и пота лошадей, чьи бока он терзал шпорами.

Позади них просматриваются туфли миссис Тинсли с черными пуговицами. Одной ногой она нетерпеливо постукивает по полу.

– Ну, вот ваша девчонка, – говорит старуха. – Делайте с ней что хотите. – Она наклоняется ко мне. – Беглянка! Да еще и лгунья! Стыдись! Стыдись! Сэр, возьмитесь за нее со всей твердостью, чтобы она не повторяла столь беспутного поведения!

– Я так и собираюсь поступить.

Теско вежливо благодарит миссис Тинсли за помощь, и она уходит. Дверь захлопывается, и мы с ним остаемся вдвоем.

– Да брось. Не так уж тебе и больно, – говорит он, как обычно, предупреждая, что готов причинить и куда более сильную боль. – Вставай и рассказывай, как ты здесь оказалась, Олли-Огги… Потому что я тебя обыскался.

Обычно я вставала во весь рост и упрямо смотрела ему в лицо, но на сей раз остаюсь на полу, кашляя и задыхаясь, и пытаюсь придумать способ побега.

– Я сказал тебе встать! – Присев на корточки рядом со мной, он хватает меня сзади за шею. – Вот так. Отдышись. А теперь отвечай, Олли-Огги: что ты здесь делаешь? Мама по тебе очень скучала.

– Ма… ма? – со свистом спрашиваю я.

– Ну вот, говорить не разучилась. – Он проводит по моей щеке пальцем, отбрасывает в сторону волосы, чтобы я могла видеть, как близко он наклонился. – Она очень беспокоилась. Днем и ночью ходила по дому. Ждала, что ты вернешься.

Мое сердце сжимается. Больше всего мне хочется верить, что мама сидит у окна, а не лежит лицом вниз в постели, накачанная порошками и виски. Ждет меня. В доме тепло, и там есть еда. На чердаке моя теплая постель…

– Теперь все будет иначе, – голос Теско вдруг становится тихим, ласковым.

Я киваю. Устала быть вечно вымотанной и напуганной, пытаясь выжить собственными силами.

– Никто на тебя не злится.

Я снова киваю, наконец по-настоящему отдышавшись.

– Вот, послушная девочка, – голос Теско становится приторно сладким. – А где наша малышка Несси-Бесси? Потому что по ней мы особенно скучали.

«Где наша малышка Несси-Бесси… По ней мы особенно скучали».

Я вспоминаю, как он стоял над кроватью Нессы. Вспоминаю, что случилось с Хейзел. Каждое слово, слетающее с языка Теско Пила, – ложь. Если бы мама опомнилась, она бы не послала Теско искать меня, а ушла бы от него. Она бросила бы негодяя и приехала сюда сама. Нессе ни за что нельзя туда возвращаться.

Я поднимаю руку и вытягиваю палец, словно собираясь показать.

– Вон… там.

Едва он оборачивается, я упираюсь руками в его колени, толкаю, вскакиваю на ноги и бросаюсь бежать, а он падает на пол. До галантерейной лавки недалеко. Если повезет, задняя дверь еще открыта. Я могу…

Мне и мысль не удается закончить, а уже Теско стоит, широко расставив ноги, словно ловит в загоне взбесившуюся корову.

Под тонкими усами соломенного цвета блестит улыбка, но она не предвещает ничего хорошего.

– Куда это ты собралась, Олли? Обратно в бордель? Стала шлюхой, как и твоя мамочка? В общем, яблочко от яблоньки.

– Заткнись!

– Да ладно… – Теско грозит пальцем. – Наверняка Киз Рэдли рассказывал тебе правду о твоей мамаше. Впрочем, мы же говорим о Кизе Рэдли. Киз и правда редко ходили рука об руку.

– Не говори так о моем папе!

– О твоем папе? – Он со смехом оглядывает меня с головы до ног. – А я‑то всегда считал тебя сообразительной девочкой, Олли. Ты видишь в себе хоть что‑то похожее на Киза Рэдли? В следующий раз, когда будешь глядеться в зеркало, присмотрись, не похожа ли ты на миленьких дочек мистера Э. Найлза Локриджа. Тех, что носят его фамилию. Киз Рэдли – точно не твой праведный папаша. Всего-навсего мелкий жулик и временами охотник. Единственная настоящая работа, которой он занимался, – могильщик мистера Локриджа. Да и ее не смог выполнить честно.

– Хватит! Прекрати!

– Ты знаешь, чем занимается могильщик мистера Локриджа, Олли? Он избавляется от мертвых индейцев… от старых вдов или маленьких детей, убитых болезнью… или… ну, скажем… каким‑нибудь несчастным случаем после того, как имя Локриджа появляется на их документах на землю, на нефть, на опекунство. Великому и могучему господину не пристало марать руки, таская трупы. Ему нужен кто‑то другой, чтобы отвезти мертвецов в горы и похоронить там, где никто