Норов неловко улыбнулся.

— Ничего хорошего! Я вдруг осознал, что совершил низость, и ее невозможно исправить… трагическая необратимость, о которой ты говорил. Выключил себе свет. Не столько ей, сколько себе. Жить без нее я не мог и не хотел. Беспробудно пил, влезал в драки… Калечил тело и душу.

— Ты наказывал себя?

— Наказывал? Подходящее словечко. Да, пожалуй, наказывал. Убивал.

— Ты совсем не хотел жить?

— Я хотел сдохнуть.

— Но умереть от любви — это… высоко, Поль! — Жан-Франсуа неожиданно воодушевился, глаза его блеснули.

— Пьяным под забором? — усмехнулся Норов.

— Как Верлен!

— Умеете же вы, французы, украсить действительность! У вас даже возле общественных туалетов всегда — заросли лаванды. Вроде, отхожее место, а запах — изысканный.

— И сколько это продолжалось? Имею в виду, твое желание убить себя?

— В острой форме около года.

— Потом стало легче?

— Не то чтобы легче, но постепенно привык. Как говорил Монтень, что мучительно, то непродолжительно, а что продолжительно — не мучительно. Я остался жить. До сих пор не уверен, что это был правильный выбор.

— Конечно, правильный!

— Да ну? — улыбнулся Норов. — Кто бы говорил!

— Мой случай — совсем другое дело! — смутился Жан-Франсуа. — Хотя, согласен, с моей стороны это тоже была глупость.

— Ну, вот видишь, как мы с тобой похожи! — Норов дружески хлопнул его по плечу. — Я всегда это говорил, а ты спорил.

— Похожи, да… Немного… Но, знаешь, о чем я сейчас подумал? Может быть, это и к лучшему, что у вас с ней так произошло. Я имею в виду, что вы расстались, пусть даже болезненно.

— Что ж тут хорошего?

— Потому что важно не то, многого ты от нее требовал или нет… Важно — что ты этого хотел, а она не могла тебе это дать! И с женитьбой на ней твое желание не прошло бы, может быть, стало бы сильнее. И что тогда?

— Черт, не знаю! — признался Норов.

Впервые с начала разговора Жан-Франсуа посмотрел на него умным сочувствующим взглядом.

— А вдруг ты увидел бы рядом совсем чужую тебе женщину? В восемнадцать лет мы плохо разбираемся в людях, влюбляемся вслепую. Ты сказал, она была талантлива, а в чем именно заключался ее талант?

— Она была музыкантом. Играла на фортепьяно.

— Пианистка? О, да, это очень востребованный талант в наши дни! — Он горько рассмеялся. — Посмотри на меня, Поль! Перед тобой стоит не просто талантливый музыкант — гениальный! Так, во всяком случае, говорили мои профессора, да и не только они! Я чувствовал в себе это! Я учился в трех консерваториях, был победителем международных конкурсов! И что же? Что со мной стало? Я сижу в медиатеке в деревушке с сотней жителей! Она добилась славы, твоя девушка?

— Нет, но…

— Не ищи оправданий. Успеха добиваются единицы, и он не всегда является следствием таланта, нужны еще и другие качества. А ты уверен, что она не разочаровалась в своем призвании? А вдруг она давно забросила рояль и стала… ну, например, булочницей? Или продавщицей? Ты уверен, что ты не разочаровался бы в ней? Уверен?

— Черт, — проговорил Норов, хмурясь. — Сейчас, после твоих вопросов, пожалуй, не уверен.

— А если бы ты разлюбил ее, как бы ты поступил? Мучился бы? Или все же развод? Ссоры, обиды, упреки, раздел имущества, так?

— Ванюша, ты застал меня врасплох! Стыдно признаться, но я действительно никогда не думал о подобном развитии событий.

— А ты подумай! Сейчас вы оба сохранили память о страстной любви, которая внезапно оборвалась. Пусть один остался виноватым, а другой правым, но вы любили! Любили, Поль! И эта любовь на всю жизнь!

— Ты прав. Этого никогда не забудешь.

— И еще. Если бы ты не расстался с ней, ты бы не встретился с Анной!

— И это верно. — Норов виновато улыбнулся и вновь его обнял. — Спасибо, Ванюша. Я думал помочь тебе, а получилось, что ты помог мне. Дай я тебя расцелую!

— Trois fois a la russe? — улыбнулся в ответ Жан-Франсуа, стаскивая маску.

— Ты можешь заразиться, Ванюша, — предостерег Норов.

— Разве это так важно, Поль?

***

Из ресторана Норов повез сестру к матери, у которой та останавливалась, хотя Норов каждый раз звал ее к себе. Катя молчала, не спешила делиться с ним своими впечатлениями.

— Не понравилась мамаша? — наконец напрямую спросил Норов.

— Нет, — так же прямо ответила Катя. — Тщеславная, неумная…

— Честно говоря, я немного расстроился, — признался Норов. — Из рассказов Верочки я представлял ее совсем иначе…

— Она когда-нибудь работала?

— Нет, насколько я понял. Сидела с Верочкой.

— То есть, кормильцем в семье является ее муж, отец Верочки? Но она пришла одна, без него, и ни разу о нем не упомянула, даже намеком. Тебе не кажется это странным?

— Это странно, согласен.

— А что Верочка рассказывает об отце?

— Ни-че-го! Она никогда о нем не говорит, как будто нет его. Меня это давно удивляет. Ясно, что главный человек в семье — мамаша, но должен же отец занимать хоть какое-то место!

— Он и занимает, — содержит их обеих, — с усмешкой сказала Катя. — Думаю, он должен быть им благодарен за то, что они позволяют ему это делать.

Норов промолчал. Бросавшееся в глаза внешнее сходство Верочки с матерью тревожило его, навевая недобрые предчувствия. Оставшуюся часть дороги они не разговаривали.

— Не огорчайся, дочери редко идут в матерей, — проговорила Катя на прощанье. — Обычно они наследуют характер отцов.

Но ее слова звучали скорее как утешение.

***

Норов не жалел на Верочку денег; каждый день придумывал для нее все новые подарки и сюрпризы. Ему нравилось баловать ее. Она была необыкновенно чувственна. Должно быть, прежде, в силу природной стыдливости, она стеснялась этого, прятала даже от себя, но теперь, видя, как ему в ней это нравится, раскрывалась все смелее и свободнее. Во время их совместных выходов она надевала черные чулки, иногда без нижнего белья, чтобы он мог украдкой касаться ее и гладить везде. В полумраке театра, в окружении людей, когда все взгляды были устремлены на сцену, он тайком ласкал ее под платьем, видел ее гордый, красивый профиль с капризным тонким носом, видел, как она, закрыв глаза, запрокидывает голову, отчаянно кусает губы, чтобы не стонать, — и он сходил с ума от желания и восторга.

Правда, потом она, пунцовая от стыда, шептала ему, что им лучше уйти. Он догадывался, что ее платье сзади вновь мокрое, и они осторожно выбирались из зала. Двигаясь по проходу, он шел позади нее, почти вплотную, чтобы случайные зрители или