— Жестоко, — согласился Норов с тою же задумчивостью. — Но если бы она все-таки так поступила… Если бы! Я бы отдал ради нее все! Бросил бы и эту бедную девушку, на которой женился, которую, кстати, все равно вскоре бросил, и даже Россию, которую тогда так любил! Уехал бы с ней в Израиль, да хоть в Африку! Я провел бы рядом с ней всю свою жизнь, не расставаясь ни на минуту…

— Ты требовал от нее невозможного! — осуждающе проговорил Жан-Франсуа. — Больше, чем способна дать женщина!

— Наверное, Ванюша, — вздохнул Норов. — Но на меньшее я тогда не был согласен.

— Она, конечно, не стала твоей любовницей?

— Нет конечно, не стала. Ее обожгло. Она отшатнулась, в ужасе и с отвращением…

***

Слово, данное Мордашову, Осинкин сдержал: он призвал саратовцев голосовать за губернатора; появлялся с ним на митингах и городских праздниках, они даже несколько раз публично спели вместе под гитару: «Возьмемся за руки, друзья». Вернее, пел Осинкин, а губернатор подтягивал и мычал, — слов он не знал, на своих вечеринках он пел совсем другие песни.

Главным соперником Мордашова был коммунист Егоров. Осинкин не мог ему простить его публичный вопрос о Денисе в ходе теледебатов, и в своих интервью часто заговаривал о зле, которое причинили России и ее народу коммунисты. Что Денис был арестован по приказу Мордашова, он, должно быть, не хотел вспоминать. Норов в губернаторской кампании участвовал вяло, делал то, что просили, но не больше. Он не верил, что между городом и областью вдруг вспыхнет любовь и воцарится мир, и считал, что Осинкин лишь зря подсаживает свой рейтинг, поддерживая непопулярного Мордашова. Отговаривать Осинкина он, впрочем, не пытался, их отношения были уже не те, что раньше, вряд ли Осинкин его бы послушал.

Мордашов победил. Его отрыв от Егорова был приличным, но победу ему обеспечили села и малые города; в промышленных районах Саратова он провалился, там лидировал Егоров. Его окружение нашептывало ему, что Норов втайне работал против него в пользу Егорова, и эти сплетни, которым Мордашов, верил, только усиливали его ненависть к Норову.

***

Поддерживать беседу с Маргаритой Николаевной было непросто. Говорила она много, быстро, сумбурно, перескакивая с предмета на предмет. Чьи-то чужие фразы перемежались в ее речи с церковными поучениями. Ее собственные суждения отличались категоричностью. С особой охотой она рассказывала про свои паломничества по святым местам, про животворящие источники и чудотворные иконы.

— Вы, наверное, часто в Дивеевской пустыни бываете? — спросила она Катю. — От Нижнего Новгорода до нее ведь — рукой подать. Завидую вам!

— Ни разу не была, — призналась Катя с улыбкой.

— Да как же так? — искренне поразилась Маргарита Николаевна. — Ведь там мощи Серафима Саровского! Туда люди со всей страны едут! Там чудеса происходят, излечения. Мы с приятельницей в прошлом году туда ездили, два дня провели, так у приятельницы сын от алкоголизма вылечился и вес сбросил. 8 килограммов! А то тучный был и пил, а нигде не работал.

— Он с вами ездил? — вежливо спросила Катя.

— Нет, он дома остался, пил. Она за него молилась. А я — за Верочку, — она ласково улыбнулась дочери и легонько потрепала ее по плечу. — Чтоб Господь ей достойного человека послал.

И она выразительно посмотрела на Норова. Верочка вновь залилась краской.

Другой темой, занимавшей Маргариту Николаевну после чудес, мироточащих икон и животворящих источников, было здоровье. Она живо расспрашивая Катю о способах лечения от разных болезней и тут же, не дослушав, принималась рассуждать о народных средствах и бабушках-целительницах.

— Что у вас с пальцем? — полюбопытствовала она, глядя на неприметный кусочек пластыря на пальце Кати. — Порезались?

— Оса укусила, — небрежно ответила Катя. — Ерунда. Просто у меня аллергия на ос.

Маргарита Николаевна сразу заинтересовалась.

— И как вы лечитесь?

— От аллергии?

— И от аллергии, и от укуса? Я слышала, это может быть очень опасно!

— Укус осы? Не думаю. Во всяком случае, я никак не лечусь. Через пару дней пройдет.

— А я вот лекарств страх как боюсь! — вздохнула Маргарита Николаевна. — Там же — химия! Когда у меня в позапрошлом году страшную болезнь подозревали…

— Мама, никто у тебя ничего не подозревал! — перебила Верочка. — Ты сама все придумала.

— Ничего я не придумала! — горячо возразила Маргарита Николаевна. — Вдруг худеть начала ни с того ни с сего.

— Да ты только килограмм сбросила!

— Два почти! А куда же мне худеть, у меня и так — лишь кожа да кости!

Это было явным преувеличением. Норов и Катя переглянулись с невольной улыбкой.

Вы решили, что у вас рак? — спросила Катя участливо.

— Ой, вслух не произносите! — испугалась Маргарита Николаевна. — Болезнь же накликать можно!

— А как надо говорить?

— Лучше сказать: заболевание из трех букв!

— Из трех букв мне на ум только неприличное слово приходит, — вздохнул Норов. — Вы уж простите.

Маргариту Николаевну с ее суевериями он находил нелепой.

Он взглянул на Верочку, и увидел, что та сидит с опущенной головой, и на ее длинных ресницах повисли слезы. Ему сделалось стыдно за свою грубую насмешку.

***

Норов и Жан-Франсуа дошли до поворота, который вел от дороги к дому, и остановились. Оба были уже совсем мокрыми, Норову хотелось в тепло.

— Ну, пока, — проговорил он, обнимая Жана-Франсуа на прощанье. — Извини, что не приглашаю, не хочу тревожить Анну, но могу вынести тебе непромокаемую куртку.

— Не надо, я добегу, — Жан-Франсуа обернулся на свою машину. — Но, постой, Поль, ты говорил, что у твоей истории есть мораль. В чем она?

— Давай хотя бы встанем под навес, тут, по крайней мере, не льет сверху. Мораль проста, Ваня. Совершая преступление, ты убиваешь нечто в себе. И потом это нечто начинает в тебе разлагаться, сводя тебя с ума трупным запахом. Сказанное мною — старо как мир, прости за тривиальность, но правда часто оказывается банальной. Некоторые вещи понимаешь, лишь пережив; я не принадлежу к числу умных людей, способных учиться на чужих ошибках. Не стану гадать, ты ли убил Клотильду или кто-то другой, но если это совершил человек с тонкой организацией, вроде твоей, ему конец!

— В каком смысле? — испуганно сморгнул Жан-Франсуа.

— То, что он натворил, будет постепенно разъедать его как яд, пока не выжжет ему нутро… всю душу. Если это сделал ты, мне очень, очень жаль тебя!

— Это не я, Поль! Клянусь тебе, не я!

— Ну и хорошо. Другим я не сочувствую… До скорого!

Норов сделал движение к дому, но Жан-Франсуа вновь его удержал.

— Еще минутку… А что было потом, Поль? После того, как ты женился?