Норов в этом месте усмехнулся; Мордашов недовольно покосился на него, но сдержался и повернулся к Осинкину. Осинкин сидел с задумчивым лицом и молчал. Он умел молчать. Мордашов ждал, по напрягшимся широким скулам было видно, что губернатор опасается отказа. Наконец Осинкин заговорил. Он коротко поблагодарил губернатора за откровенность и заверил, что и он, и его соратники сделают все, от них зависящее, чтобы обеспечить его победу. Норов с досадой вылил остатки коньяка в кофе, бросил туда лимон и принялся давить его ложкой, как врага.

***

— Нет, нет, Поль, ты не так меня понял! Я имел в виду совсем не себя! — нервной скороговоркой уверял Жан-Франсуа, шагая рядом с Норовым и слегка горбясь под дождем. — Я думал о человеке, который живет тут, совсем рядом, которого я, может быть, встречаю каждый день, но не догадываюсь, что он — убийца! Я пытаюсь понять его психологию, поэтому вхожу в его образ, примеряю на себя…

— У тебя удачно это получилось, — с иронией заметил Норов, не убежденный его словами. — Что значит творческая натура!

— Ведь эти убийства — следствие каких-то темных дурных страстей, — тою же нервной скороговоркой продолжал Жан-Франсуа, будто не слыша. — Такое бывает в маленьких местечках, вроде нашего, где люди с рождения знают друг друга, живут вместе, часто видятся, здороваются, целуются и, может быть, ненавидят друг друга, но скрывают это, скрывают годами, пока наконец это не вырывается наружу самым страшным образом…

— Возможно, — согласился Норов. — Просто мне показалось, что в твоих словах прозвучало что-то личное.

— Поль, это не я сделал! Правда не я! Зачем? Из ревности?

Норов посмотрел на француза. Тот, как и Норов, уже успел вымокнуть под дождем и выглядел сейчас потерянным, будто озябшая, нахохлившаяся птица на ветке. И дорога, и хмурое небо, и холмы впереди, и голые деревья, — все казалось темно-серым, беспросветным.

— Почему бы и нет?

— К кому? К Даниэлю?! Этому надутому ничтожеству?

— Я бы предположил, к Камарку.

— По-твоему, я бы смог?! Убить женщину, которую я любил?

— Чаще всего убивают тех, кого любят, — возразил Норов. — Что касается того, смог бы ты или нет? Мы сами не знаем, на что способны, пока что-нибудь не натворим. Ладно, оставим. Давай считать, что я действительно превратно тебя истолковал. Со мной бывает. Расскажу тебе лучше один эпизод своей жизни… Может быть, он покажется тебе созвучным. Я вообще-то никогда о нем не говорю, не люблю. Он трудный для меня, больной, — Норов поморщился.

— Если ты не хочешь, не рассказывай! — поспешно перебил Жан-Франсуа.

— Не хочу, но расскажу. Видишь ли, у этой истории есть мораль. Вдруг она тебе каким-то образом поможет… Я ведь тебя другом считаю, ради друга можно и потерпеть.

— Мы действительно друзья, Поль! Ты дорог мне!

— Ну, тем более. Так вот, лет сорок назад я любил одну девушку, сильно… нет, не просто сильно, — как-то мучительно, исступленно. Первая любовь, первая женщина… Нам обоим еще не было и восемнадцати. В этом возрасте все обнажено, безумно. Страсти кипят, бьют через край, захлестывают, ты не в силах им противостоять. Счастье, отчаяние, боль, наслаждение, все вперемежку, представляешь?

— Конечно, представляю! Она тоже тебя любила?

— О, да! Она меня очень любила! Потом я никогда уже не встречал в женщинах такой беззаветности, да и сам никого так уже не любил. Но тогда мне было мало ее любви…

— Мало? — недоуменно переспросил Жан-Франсуа.

— Мало, — подтвердил Норов, горько усмехаясь. — И в этом заключалась беда, драма, — в первую очередь, моя собственная. Я не знал меры в молодости… Мне хотелось, чтобы она любила меня безгранично! Чтобы я воплощал для нее весь мир, в котором, к слову, я чувствовал себя совсем одиноким.

— Опасно, Поль, — с тревогой отозвался Жан-Франсуа. — Отсутствие чувства меры — опасно.

— Еще как! Но я не умел владеть собой. Страсти несли меня. Вместо того чтобы радоваться, быть благодарным ей за ее любовь, я обижался на нее, злился. Я страдал, Ваня, представь себе, страдал! Страдал подле красивой, страстной, умной, талантливой, без ума влюбленной в меня девочки!

— Как это глупо, Поль! — с досадой воскликнул Жан-Франсуа, не сдержавшись. — Извини за резкость, но других слов я не нахожу. Ужасно глупо!

— Ты прав. Сорок лет прошло, а как вспомню, так хочу размозжить обо что-нибудь свою тупую, злую голову! Ты бы ее видел! Какая она была красавица!

— У тебя есть ее фотография?

— Есть. Дома в России. Но я не смотрел на нее лет сорок.

— Почему, Поль?

— Боюсь.

— Боишься?! Ты?!

— Боюсь, Ванюша. До сих пор ужасно больно и ужасно стыдно… И, знаешь, что самое обидное? Что если бы я немного подождал, проявил чуть больше терпения и бережности, то все, о чем я мечтал, произошло бы само собой. Мы бы поженились, она окончательно растворилась бы во мне. Но… я был молод, зол, обижен на весь свет. Как зол и обижен бывает человек только в восемнадцать лет. И страшно нетерпелив. Я не желал ждать. Мир я переменить не мог, а вот сделать ей больно было в моих силах.

— Ей?! За что же ей, Поль?!

— Бог знает! — криво усмехнулся Норов, пожимая плечами. — За свои страдания, наверное. Терзать девочку, которая тебя любит, — в этом есть что-то совсем больное, верно?

— Черт, Поль, действительно это страшно… Прямо, как у Достоевского. Как сложно и запутанно все у вас, у русских! Не решаюсь даже спрашивать, как ты поступил?

— Взял да и женился! Женился на другой. Без любви, случайно. Неожиданно для всех, в том числе, и для себя.

— Женился?! — ахнул Жан-Франсуа.

Норов молча кивнул.

— Но зачем, Поль, зачем?! Чего ты этим добивался?

— Черт, сложно сказать. Я сильно пил в ту пору, — это не оправдание, а дополнение к картине преступления. Потом я много думал над этой дикой выходкой. Может быть, мою любовь к ней я бессознательно ощущал как форму зависимости? И мое природное своеволие боролось с этим чувством, желало освободиться?

— Не знаю, — покачал головой Жан-Франсуа. — Конечно, ты очень независимый человек, но ведь вместо одной зависимости ты получил другую, — ты стал мужем нелюбимой женщины. Странный поступок, очень странный.

— А может быть, в глубине души я надеялся, что она останется со мной?

— Останется твоей любовницей после твоей женитьбы? — недоверчиво переспросил Жан-Франсуа.

Норов повернул голову и посмотрел ему в глаза серьезно и задумчиво.

— Да, — ответил он. — Сейчас я склоняюсь к тому, что именно этого я в глубине души и жаждал.

— Но это очень