Докладывал заместитель по строительству — человек Мураховского, хороший коммерсант, но скверный оратор. Депутаты засыпали его каверзными вопросами, на некоторые из которых он от волнения не сумел внятно ответить. Потом на трибуну полезли оппоненты с заранее подготовленными речами. Их выступления были встречены аплодисментами. После обсуждения депутаты приступили к голосованию и прямо под камеры, торжествуя, провалили план большинством голосом.

Такого бесстыдства Осинкин и Норов не ожидали. Возмущенный Осинкин поднялся и драматическим голосом объявил, что считает сегодняшнюю демонстрацию со стороны депутатов пощечиной всем жителям Саратова. Затем он и Норов покинули зал.

Норов в тот же день собрал экстренное совещание юристов и в ярости потребовал найти возможность распустить думу. Однако сделать это законным путем было невозможно, — юристы разводили руками. Оставалось ждать очередных выборов, — это означало, что терпеть предстоит еще целый год.

***

Глаза у Верочки были чудесные: большие, серые, с яркими зрачками; порой они казались черными из-за длинных ресниц. Уголки слегка приподнимались, придавая разрезу нечто восточное, неожиданное. Цвет лица был нежным розово-молочным; она легко краснела, и румянец ей шел.

На каблуках она была гораздо выше Норова, его это смущало. У нее были тонкие, изящные запястья, узкие коленки и такие хрупкие лодыжки, что он невольно опасался, а вдруг они подломятся при неверном шаге? Худоба скрадывала пропорции ее тела, но опытным взглядом Норов различал, что они от природы были хороши, ей лишь нужно было немного поправиться. Худоба ее, кстати, была искусственной — следствие общей моды; Норову эта худоба не нравилась, и он настроился деликатно Верочку подкормить.

Книжек Верочка действительно не читала — может быть, ей для этого не хватало воображения; в вопросах культуры была девственно невинна, не отличала Гольбейна от Гайдна и их обоих от Гете. Но его рассказы об истории она слушала с интересом, впрочем, она с интересом слушала все, что он говорил.

Она была скромна, прямодушна, стыдлива, говорила мало, больше молчала, однако при этом отличалась редкой смешливостью. Это ее качество он считал настоящим подарком. Чтобы заставить ее заливаться звонким, мелодичным смехом, не нужно было прилагать больших усилий, достаточно было одной веселой фразы. Собственно, едва завидев его, она уже начинала радостно улыбаться.

— В вашем обществе я чувствую себя ужасно остроумным, — не раз говорил он ей.

— Но ведь вы такой и есть! — отвечала она, будто удивляясь тому, что он подвергает сомнению непреложную истину.

Он брал ее с собой на деловые встречи, то ли в качестве помощника, то ли журналиста-стенографиста; ему просто нравилось смотреть на нее во время серьезных обсуждений. Чиновники и бизнесмены, конечно, удивлялись присутствию на переговорах красивой девочки — это не было принято — но никто не протестовал и не позволял себе лишних вопросов. Норов был влиятельным человеком и, как любят повторять в России, «мог себе позволить» даже такую экстравагантную прихоть. Зато Верочке явно нравилось общество важных и влиятельных людей, нравилось уважительность, с которой они к ней обращались.

Обычно Норов присылал за Верочкой одну из своих машин, а в перерыве между встречами они вместе ехали обедать в ресторан; Верочка долго и вдумчиво изучала меню, потом вздыхала, откладывала и произносила одну и ту же фразу:

— Решите, пожалуйста, сами. Вы же лучше знаете…

Рассказывать про себя она не любила, стеснялась, а Норов не желал быть слишком настойчивым, — в результате три месяца спустя он знал о ней немногим больше, чем вначале.

Мать Верочки закончила плановый институт, вышла замуж, но в браке была несчастна и работу по душе не нашла. Разочаровавшись в семейной жизни и не сделав карьеры, она посвятила жизнь единственной дочери. Еще в советскую эпоху, она, выросшая в атеистической семье, каким-то образом уверовала в Бога. С годами она сделалась чрезвычайно набожной, хотя до самой перестройки ей приходилось это скрывать. Глубокую религиозность она воспитала и в Верочке, которая вместе с ней часто ходила в церковь, а по воскресеньям непременно причащалась. Среди современных красивых русских девушек Норов еще не встречал воцерковленных, даже не предполагал, что они бывают.

Отец Верочки был главным инженером в одном из научно-строительных институтов. При социализме он зарабатывал неплохо, но с началом реформ его доходы резко упали. Семья жила скромно, в двухкомнатной квартире в спальном районе; ничего лишнего ни Верочка, ни ее мать позволить себе не могли. Впрочем, Верочка никогда не жаловалась на бедность. Норова лишь удивляло, что отзываясь с большой теплотой о матери, про отца Верочка упорно молчала.

***

Мать перезвонила минут через пять, Норов только повернул к дому.

— Хотела тебе еще сказать вот что, — по-деловому проговорила она. — Мое завещание — в сейфе, ты помнишь, где мой сейф? Код я тебе записала в твою записную книжку, на букву «М», — ее тон уже вновь обрел привычную категоричность.

— Я разберусь, мам.

— Береги Катю. И себя тоже.

Он почувствовал легкое раздражение, которое часто посещало его в общении с ней.

— Другие указания будут?

— Там же лежат деньги на похороны. Я хочу, чтобы они были скромными.

— Не волнуйся, мам, я не стану заказывать оркестра.

— А вот священника позови! Пусть отпоет, как там у них полагается. И крест, наверное, на могилу тоже надо поставить, — это прозвучало менее уверенно. — Как думаешь?

— Хорошо, мам. Надеюсь, мы еще увидимся и обсудим все это не по телефону.

— Я тоже надеюсь. Но лучше все предусмотреть. Ну, пока.

И она вновь отключилась.

Норов уже работал в мэрии, когда умерла его бабушка. Ее похоронили на городском кладбище, где лежали ее родители. Норов договорился, чтобы возле ее могилы оставили достаточно свободного места, — для матери и для него самого. Впрочем, тогда он еще мало думал, о том, где лечь.

***

Верочка употребляла слишком много макияжа, Норов считал, что необходимости в этом нет, но замечаний ей не делал, понимая, что старается она для него, — ей очень хотелось понравиться. Носила она брючный костюм, в целом, ей шедший, но один и тот же, — вероятно, другого у нее не было. Безошибочным глазом «тряпичника» Норов определил, что, хотя на пуговицах ее удлиненного пиджака и значилось имя известного дизайнера, костюм был «запальным», сшитым какой-нибудь местной портнихой. Однажды, заехав с Верочкой в известный саратовский бутик, он купил ей несколько дорогих вещей, а через некоторое время повторил то же самое в другом бутике.