Под «ними» она имела в виду некие «власти», которые, как она опасалась, из-за его независимости все еще вели на него охоту с помощью силовиков.

— Кому я нужен, мам?

— Ну, знаешь! Ты очень резкий, говоришь, что думаешь. Всегда рубишь напрямую. Вдруг они опять захотят тебя отправить в тюрьму!

— Хрен им, мам.

— Не ругайся при матери! — сердито осадила она. — Не вырастешь!

Он посмотрел на нее. Она сидела на неудобном металлическом стуле, сухая, прямая, строгая, маленькая, не выше ста шестидесяти сантиметров. Он никогда не видел, чтобы она откидывалась на спинку, даже в машине она норовила выпрямиться.

— Похоже, мам, ты в детстве много при бабушке ругалась, — улыбнулся он.

Она недовольно фыркнула.

— Никогда!

Потом все же тоже улыбнулась.

— Между прочим, у меня к тебе просьба, Павел. Только дай сразу слово, что выполнишь!

В этом требовании заранее дать слово, она была вся.

— Конечно, мам.

— Если со мной что-то случится… я хочу сказать, вдруг у меня будет инсульт, и меня парализует, я перестану соображать, не смогу заботиться о себе… Понимаешь, у меня очень здоровое сердце, и в таком, нерабочем состоянии я могу просуществовать довольно долго… Короче, я не хочу быть овощем! Не желаю никому быть в тягость!

Ее голос опять стал металлическим.

— Ты не будешь в тягость, мам. Всегда можно найти сиделок. Сейчас это совсем не проблема…

— Нет! — прервала она. — Не хочу! Я много думала на эту тему, и я приняла решение. В Швейцарии делают эвтаназию. Может быть, еще в каких-то странах. Я хочу, чтобы ты отвез меня туда.

— В случае паралича?

— В случае паралича, деменции, частичной утраты сознания, короче, любого заболевания, лишающего меня способности полноценно жить. Я выяснила, сколько стоит эвтаназия. Дорого, двадцать тысяч евро. Плюс дорога, само собой. Но ты мне много высылал в эти годы, я не успевала тратить. В общем, шестнадцать тысяч семьсот евро у меня уже есть. Нужно еще немного подкопить, но, надеюсь, я успею. Деньги лежат в банке.

— Я так и думал, мам.

— Ты добавишь, если что?

— Да, мам, не беспокойся.

— Плюс дорога! — напомнила она.

— Плюс дорога, — подтвердил он.

Она вновь погладила его по голове.

— Я боялась, что ты будешь меня отговаривать. С Катей я эту тему даже не затрагивала. Ты тоже ей не говори. Она расстроится.

— Не скажу, мам.

— Сделай все сам.

— Да, мам.

— Ну вот, — произнесла она с облегчением. — Хорошо. Мне это важно.

Они помолчали.

— Ты носишь крест? — вновь спросила она.

— Нет, уже не ношу.

— Возьми мой.

Она сняла с шеи маленький серебряный крестик на простом тонком черном шнурке с крошечной серебряной застежкой и, не расстегивая ее, одела ему через голову.

— Я два года назад его купила и освятила в соборе Петра и Павла. Я себе новый куплю. Только носи, ладно?

— Крест — не оберег, мам. Это символ готовности принять страдание.

— Я так глубоко не понимаю. Просто буду знать, что на тебе — мой крестик, и меньше стану за тебя волноваться. — Она подумала и добавила. — Хотя, вряд ли меньше.

Прежде он постоянно носил или дорогой золотой крест в камнях, изготовленный на заказ, или платиновую иконку с бриллиантами. Они были тяжелы; он снимал их во время тренировок и когда занимался сексом, — в них стеснялся. Материнский крестик оказался невесомым, он легко лег на грудь; Норов с ним не расставался.

***

Норов никогда не задумывался над тем, как к нему относятся его коллеги. Он был уверен, что другие заместители Осинкина ему благодарны, — ведь без него они не оказались бы в своих креслах; — и воспринимают его, если не как начальника, то, по крайней мере, как первого среди равных. К тому же он умнее, образованнее, в конце концов, богаче.

В действительности никто из них не считал его ни умнее себя, ни выше. Исключение составлял разве что Дорошенко, но его можно было не принимать в расчет, поскольку он все еще от Норова зависел. Департаменты, которыми командовали сослуживцы Норова, были гораздо значимее для города, чем те, которыми управлял Норов, их бюджеты были несравнимо больше.

Коллегам Норова совсем не нравилось, что он элегантно и очень дорого одевался, а они не могли себе этого позволить; что он ездил на лимузинах с охраной, тогда, как они — на отечественных «Жигулях» с водителями; что он открыто вел свободный образ жизни и у него были красивые женщины, а им приходилось прятаться по баням с проститутками.

Их задевал его тон, снисходительный и насмешливый, его шутки над ними, его манеры. Даже в том, что все свои расходы, включая командировки и охрану, он оплачивал сам, им виделся вызов и укор.

С Осинкиным все держались подобострастно, и только Норов позволял себе общаться с ним на равных. Другим казалось это неприличным и вносило разлад в их представления о субординации. Своего мнения о политике они не имели, и смотрели на нее глазами начальства, резкие высказывания Норова на эту тему их шокировали.

Отказ Норова от должности первого заместителя был для них непонятным, а его нежелание занять «ресурсную» должность и вовсе выглядело капризом. Зачем вообще было идти во власть, если не зарабатывать?

Одним словом, все они — кто больше, кто меньше — недолюбливали Норова и предпочитали Петрова, который был им и ближе, и яснее.

***

Командовать городской пресс-службой Норов пригласил Нину Муханову, полную блондинку чуть за тридцать, умную, волевую, практичную, острую на язык и довольно привлекательную. Раньше она возглавляла аналитический отдел в газете, где когда-то работал сам Норов. Она дважды побывала замужем, оба раза недолго; женщина самостоятельная, с характером, она не терпела мужского доминирования. У нее была дочь, которую она воспитывала строго. С Норовым у них в далеком прошлом был оживленный флирт, так и не перешедший в роман. Возможно, благодаря этому им удалось сохранить дружбу.

В мэрии у Нины имелся собственный кабинет, но она предпочитала находиться в большой общей комнате со своими подчиненными, которых набирала сама, в основном, из журналистов. Норов иногда заглядывал в ее крыло выпить чашку кофе с веселыми дерзкими ребятами, пошутить, послушать городские сплетни.

Как-то среди сотрудников Нины он приметил новенькую — красивую белокурую девочку, лет двадцати, высокую и худенькую, с застенчивой улыбкой.

— Кто это? — спросил он Нину.

— Верочка Годунова. В этом году закончила журналистику. Взяла ее стажером.

— Редкая фамилия. А как ее отчество?

— Борисовна.

— Серьезно? Вера Борисовна Годунова? Ну, надо же!

— Не уверена, что она знает,