Во все инстанции посыпались жалобы на действия городских властей. Семейство, привыкшее безнаказанно хозяйничать в области, металось в панике. Миша обрывал Норову телефоны, но Норов ему не отвечал. Он ждал, пока о перемирии попросит старший Мордашов.

Районных судов, по которым предстояло бегать Мордашовским родственникам, доказывая свою правоту, Норов нисколько не боялся, — все они зависели от него гораздо больше, чем от области. Мэрия предоставляла судам служебные помещения, строила новые здания, производила в них ремонт, а главное — выделяла квартиры судьям и их детям.

Положение Миши усугублялось тем, что ни он, ни прочие члены семейства давать взятки не привыкли. Теоретически у них оставалась надежда на областной арбитраж, где губернатор еще имел влияние, но Норов опередил их и там, только они этого еще не знали.

***

Катя была на работе и ждала звонка Норова.

— С мамой беда, Паша! У нее окончательно съехала крыша!

— Опять в крестовом походе? Против кого на сей раз?

Матери в прошлом году исполнилось 80: ум ее сохранял прежнюю ясность, но природная категоричность, пожалуй, даже усилилась. Она неустанно воевала с властями, в частности, с коммунальными службами: ее раздражали перебои с горячей водой, нерасчищенный снег во дворе, свисавшие с крыши сосульки, способные убить человека при падении, помойка рядом с домом, неработающие фонари, задержки с включением отопления осенью и многое другое. Она писала жалобы в мэрию, в прокуратуру, в администрацию президента; требовала, чтобы Норов вмешался, встретился с новым мэром и объяснил ему, что надо больше думать о людях и меньше — о собственном кармане. Общение с ней давалось непросто даже терпеливой Кате.

— С завтрашнего дня мама выходит на работу!

— На какую работу? Она же на пенсии!

— В городскую больницу. В эпидемиологическое отделение!

— Что за бред?! Да кто ее возьмет, в ее возрасте?!

— Уже взяли, Паша! Она явилась в департамент здравоохранения, прямо к начальнику и заявила, что в связи с начавшейся эпидемией считает своим долгом коммуниста быть на посту! Тот, конечно, обалдел, начал ее отговаривать. Но еще не родился человек, которому удалось бы отговорить нашу маму, когда она что-то решила! Она перечислила ему все свои регалии: заслуженный врач РСФСР, сорок пять лет стажа, медали, награды, ну, сам знаешь… В случае отказа пообещала пожаловаться на него лично президенту! Короче, тот сдался и направил ее во вторую городскую. Врачей-то у него катастрофически не хватает! Все бегут! А тут такой ценный кадр да еще доброволец!

— Он что, охренел?! Бабушке восемьдесят лет!

— Паша, я тебя умоляю, поговори с ней! В ее возрасте — это чистое безумие! Эта болезнь опасна в первую очередь для пожилых!

— Можно подумать, она меня послушает!

— Если кого-то послушает, то только тебя.

— Я попробую, конечно, но…

— Паша, пожалуйста! Только не говори ей, что тебе сказала об этом я, а то она меня съест! Предполагается, что мы оба ничего не знаем. Со мной она об этом молчит, скрывает.

— Как же ты узнала?

— Мне позвонили из департамента. Они там все в шоке. Молодые врачи и медсестры увольняются, а наша мама решила закрыть своей слабой грудью зенитное орудие!

Норов сунул телефон в карман и, ошарашенный услышанным, посмотрел на Эрика так, будто успел забыть о его присутствии.

— С Россией говорил? — сочувственно спросил старик. — Что-то не так?

— Возникла небольшая проблема, — пробормотал Норов, потирая лоб.

— Надеюсь, справишься?

— Не уверен.

Они уже сворачивали к дому Норову.

— Смотри-ка, а к тебе Жан-Франсуа приехал! — воскликнул Эрик. — Его машина.

Старенький «пежо» Жана-Франсуа стоял на площадке возле дома.

— Передавай ему привет и мои лучшие пожелания Анне, Поль. Ты все-таки подумай насчет переезда.

— Обязательно, Эрик. Спасибо.

***

Областной арбитраж возглавляла Зоя Федоровна Каломейцева, строгая чопорная дама, слегка за пятьдесят. Она принадлежала к старой школе советских судей, ставивших букву закона выше его сути; ее решения отличались выверенностью, хотя не всегда были справедливы. Однако попытки оспорить их в высших инстанциях, как правило, заканчивались неудачей. В Москве ее ценили за профессионализм, а в Саратове за глаза именовали тетя Зоя, и в этом слышалось уважение.

Подчиненные ее боялись, а председатели районных судов перед вынесением решения по сложным вопросам обязательно ездили к ней советоваться. Конечно, тетя Зоя брала, — какой судья в России не берет? — но делала это аккуратно, не оставляя заметных следов, так что на ее репутации принципиального судьи это не отражалось.

С мужем она давно развелась и жила в небольшом, но красивом доме на берегу Волги, построенном явно не на зарплату. Ее дочь, закончившая юридический факультет университета, работала адвокатом и была замужем за мелким бизнесменом, смазливым и бестолковым, любителем девочек, ресторанов, модной одежды и прочих земных радостей. Норов как-то был с ним в одной компании в бане с телками и запомнил, как тот хвалился машиной, подаренной ему тещей.

С Каломейцевой у Норова были ровные отдаленные отношения. Они виделись на общественных мероприятиях и в театре — на гастролях столичных трупп. Тетя Зоя была театралкой, особенно она любила балет, которым в детстве занималась, как многие советские девочки из хороших семей. Норов часто летал в Москву и порой оказывался в ВИП-зале и в бизнес-салоне самолета вместе с Каломейцевой, тоже регулярно бывавшей в столице по делам. Как-то их кресла оказались рядом, они разговорились, и он пригласил ее в Большой театр на балет. Он уже втайне готовился к судам с Мишей, ему необходимо было заручиться ее поддержкой. Приятно удивленная, она согласилась. О его планах она не догадывалась.

Билетов у него не было, но проблемы это не составляло. Через консьержа своего отеля он взял лучшие места в правительственную ложу, по тысяче долларов за билет. В театр Каломейцева явилась в элегантном темно-бордовом костюме, с прической, в черных туфлях на высоких каблуках и черных колготках. Это означало, что она еще помнит о том, что она — женщина, интересная не только своей должностью. Кстати, несмотря на свой возраст, она еще сохраняла строгую красоту, которая в прошлую коммунистическую эпоху была для женщин непременным условием карьеры. В тот вечер шла «Жизель»; и спектакль, и ложа произвели на тетю Зою большое впечатление. Не привыкшая открыто выражать свои эмоции, она оставалась сдержанной, но Норов все видел по ее блестевшим в темноте глазам.

От позднего ужина в ресторане она отказалась, но