Нередко Осинкин и Норов засиживались допоздна либо в кабинете Осинкина, либо у Норова, к которому Осинкин часто сбегал от посетителей и своих настойчивых замов. Жил Осинкин километрах в трех от мэрии; на службу и домой добирался пешком. Охраны у него не было, он ее не любил, с утра за ним заезжал помощник и, отпустив машину, сопровождал его до мэрии, а вечером Осинкина провожал, как правило, Норов. Осинкин во время пеших прогулок просил его спрятать «жлобов» — как называл он охранников, — чтобы не пугать народ. Получалось комично: они с Норовым шли по тротуару, двое дюжих охранников, сильно отстав, следовали за ними в костюмах и галстуках по другой стороне улице, делая вид, что они сами по себе, а остальные тащились где-то позади на «Мерседесе» и джипе со скоростью черепахи.

Осинкина повсюду узнавали, при виде него лица расцветали улыбками, люди подходили поздороваться. Он отвечал на приветствия, жал всем руки, произносил что-нибудь ободряющее. Народу это страшно нравилось. Осинкин и сам любил пообщаться с простыми людьми; иногда он предлагал Норову заглянуть в какой-нибудь магазин по дороге, — потолкаться среди покупателей, посмотреть, что на прилавках. Вокруг них всегда собиралась толпа, с ними заговаривали и всегда задавали главный вопрос русского народа: когда же, наконец, будет лучше? Осинкин обещал, что скоро, надо только немного потерпеть. Это был обычный ответ русской власти.

Продавщицы и кассирши Осинкина обожали.

— Спасибо что порядок наводите, — с чувством говорили они. — Мы все — за вас! Вот, прям, как один человек! Даже не сомневайтесь! Давно пора этих демократов разогнать! Надоели до смерти, хуже горькой редьки! Только болтать умеют. Один бардак от них! В России твердая рука нужна, правильно? Нам Сталина подавай! Дай Бог вам крепкого здоровья!

Выйдя на улицу, Осинкин огорченно спрашивал Норова:

— Скажи, Паша, кому-нибудь, кроме нас с тобой, нужна демократия?

— Неходовой товар в России, — соглашался Норов.

— За что же они тогда нас любят?

— Они не нас любят, а власть в нашем лице. Был бы здесь наш друг Мордашов, они бы ему радовались с тем же простодушием и искренностью. Даже, наверное, больше.

— Почему больше?

— Он же толще. Продавщицам нравится, чтобы толще.

— Эх, хорошо быть начальником в России! В Европе политик из кожи лезет, чтобы заслужить народную любовь, а у нас все наоборот: человеку, попавшему во власть, надо сильно постараться, чтобы его разлюбили!

***

Норов давно отучил Лиз от французской привычки опаздывать; она приехала ровно в десять, как и обещала. С завтраком уже было покончено, Ляля даже успела собрать свои вещи, все пили кофе, Гаврюшкин и Ляля доедали десерты, оставшиеся от предыдущего дня. Анна к еде почти не притрагивалась, Норову показалось, что чувствует она себя неважно и что у нее вновь поднялась температура. После слов Гаврюшкина о ее болезни тревога не покидала его, он вглядывался в ее лицо с беспокойством, пытаясь прочесть в нем скрытые симптомы.

Болтала в основном Ляля, идея переезда ее воодушевляла: спать на диване было неудобно, к тому же она боялась полиции и надеялась, что на новом месте ее искать не станут.

— Ты только предупреди Лиз, чтобы она никому не говорила, где мы, — внушала она Норову.

— Естественно. Ты об этом уже просила, — терпеливо отзывался Норов.

— Да я так, на всякий пожарный…

Лиз привезла в подарок две черные маски — Норову и Анне, она сама сшила их из плотной материи. От кофе она отказалась, и вся компания, кроме Анны, не теряя времени, тронулась на новое место. Норов не стал брать свою машину, а сел к Лиз; Гаврюшкин и Ляля ехали следом, на «Мерседесе».

Норов видел, что Лиз расстроена; она разговаривала мало и о Жане-Франсуа не упоминала.

— Почему вы не хотите переезжать, месье Поль? В жите на мельнице места хватит на всех: шесть спален и еще детские! В сезон там размещается до двадцати человек! И никто никому не мешает…

— Как Жан-Франсуа? — спросил Норов.

Похоже, она побаивалась этого вопроса.

— Как вам сказать, месье Поль?… — замялась она. — Он избегает меня. Не разговаривает. Вчера лег один, в салоне.

— Может быть, ему стыдно перед вами?

— Стыдно? Нет, не думаю. Меня он не стесняется. Тех, кого считают ниже себя, обычно не стесняются, верно? — Она невесело усмехнулась. — Я не обижаюсь, месье Поль, я все понимаю. Он — гениальный музыкант, а я кто? Даже никогда не училась в университете. Вчера я хотела его успокоить, утешить, а он… не позволил. Просто оттолкнул меня и ушел… Я не выдержала, расплакалась. А он весь вечер молчал. В нем появилось какое-то отчуждение, месье Поль, даже ожесточение. Я не понимаю, чем я заслужила,… — в ее голосе послышались слезы.

— Ну, ну, — успокоительно пробормотал Норов, слегка дотрагиваясь до ее лежащего на руле крупного мужского запястья. — Уверен, вы преувеличиваете.

— Если бы! Я его раздражаю, я вижу это! Это из-за Клотильды! Я не сумела занять ее место в его сердце. Это больно, месье Поль, когда любимый человек любит другого! Ужасно больно.

— Я понимаю…

Она замолчала, сведя брови над переносицей и кусая губы.

— Неужели он до последнего надеялся ее вернуть, месье Поль? — дрогнувшим голосом произнесла она.

Норову стало жаль ее.

— Не воспринимайте все так драматично, Лиз, — мягко проговорил он. — Жан-Франсуа — натура творческая, эмоциональная, с ним нужно терпение.

— Я стараюсь, месье Поль. Я очень стараюсь, но…

— Он оттает, подождите. Вы — молодец, Лиз, я восхищаюсь вами.

— Спасибо, месье Поль.

Она помолчала, затем спросила:

— Ваши друзья поселятся надолго?

— Всего три ночи. У них в воскресенье самолет из Ниццы. Им придется выехать накануне.

— Я посчитаю, сколько это будет стоить, и скажу вам. Обычно мы сдаем на неделю…

Он понял, что она разочарована. Даже в эту минуту французская скаредность не покидала ее.

— Я заплачу за неделю, Лиз.

— О, спасибо, месье Поль! Это очень щедро.

***

Осинкин и Норов сознавали, что отрыто враждовать с губернатором им не по силам, поэтому они добросовестно старались восстановить взаимодействие с областью, прерванное с их приходом. Осинкин даже поначалу приезжал в областную администрацию на еженедельные совещания, которые проводил губернатор с главами муниципальных образований, и скромно сидел, как равный среди нескольких десятков руководителей мелких городских и сельских поселков. Но Мордашов все равно каждый раз норовил его уколоть или унизить: то начинал критиковать плохую работу городских коммунальных служб, то ставил в пример Осинкину неотесанного мэра какого-нибудь Аркадака, где проживало от