Реально Осинкину и его сподвижникам оставался лишь один путь к осуществлению благих намерений — взятки. Взятками российское чиновничество кормилось столетиями, от колыбели, иначе оно жить не умело. И в Саратове, и в любом другом российском городе не существовало здания, построенного без нарушений, или торговой точки, установленной в соответствии с нормативами. Предприниматели платили за выдачу разрешений в обход закона, за право работы без должных согласований, за сниженные цены на аренду и, конечно, за получаемые бюджетные подряды.

Осинкина и Норова мутило от одной мысли о взятках; они шли во власть, чтобы покончить с коррупцией, а не для того, чтобы ее плодить. А вот Петров, в отличие от них, считал взятки неизбежным злом, бороться с которым предстояло долго и постепенно, иначе не выжить. Организацию системы поборов он брал на себя, подключив к этому вновь назначенных глав районов. Осинкин, скрепя зубами, дал согласие, взяв с Петрова слово, что продлится это безобразие не больше года. Кстати, ни взятками, ни поборами никто в администрации это не называл, вместо этого в употреблении было выражение «добровольные взносы».

Кроме пустой казны существовала еще одна проблема, тоже чрезвычайно болезненная, требующая безотлагательного вмешательства. В последние месяцы своего правления Пивоваров продал или сдал в аренду сотни объектов, находившихся в ведении муниципалитета. Практически все лучшие здания города, в том числе и имеющие историческое значение, перешли из государственной собственности в частную, причем по смехотворной цене. Главным получателем был, конечно, Миша Мордашов или связанные с ним структуры. Сделано все это было с грубыми нарушениями закона, без всяких конкурсов и тендеров, — лишь одними постановлениями городской администрации.

Кроме того Пивоваровым же была выдана кипа разрешений на строительство жилых домов и торговых центров, порой в самых неподходящих для этого местах. Большая часть документов была подписана в последние две недели, когда над бывшим мэром нависла угроза поражения.

Норов горько шутил, что Саратов после Пивоварова достался им разоренным и разграбленным, как после татарского нашествия. Возвращением имущества Осинкин попросил заняться Норова. Оба понимали, что Миша Мордашов просто так ничего не отдаст, что с ним придется воевать, и что война предстоит жестокая и тяжелая.

***

На кухню впорхнула Ляля в белом махровом халате, позаимствованном накануне у Анны. Этот халат приготовила для Анны Лиз накануне ее приезда. При виде Гаврюшкина и Норова, мирно беседующих за кофе, в ее глазах мелькнуло удивление, но от вопросов она удержалась.

— Приветик! — игриво бросила она. — А я слышу голоса, думаю, с кем тут Пашка разговаривает? Паш, а можно я у тебя в ванной умоюсь, а то здесь негде?

— Конечно. Разберешься самостоятельно, где там что?

— Да я уже все там знаю. Ща, я только свое барахло прихвачу и — наверх.

— Только постарайся не шуметь, а то Аню разбудишь.

— Она че, спит? А я думала, уже встала. Ладно, я быстро, не скучайте без меня. Да ты не волнуйся, я — мышкой.

Она скрылась в свою комнату, потом послышались ее шаги по скрипучей лестнице.

— Ни хрена себе мышка, — проворчал Гаврюшкин. — В ней, поди, кило под семьдесят, если не больше! Ты ее тоже что ль харишь?

Норов бросил на него сердитый взгляд. Гаврюшкин не смутился.

— А че? — хмыкнул он. — Ты же всех еб-ь, тебе, поди, все равно кого.

— Не все равно. Тебя же я не е.у.

Снова послышались шаги на лестнице, и на кухню вошла Анна в длинном платье. Она замерла, увидев мужа, затем сдержанно поздоровалась с ним, бросила взгляд на Норова, не решилась подойти к нему при муже и смутилась.

— Все в порядке? — задала она дежурный вопрос, видимо, не зная, что сказать.

— Да, спасибо, — ответил он, тоже испытывая неловкость и сердясь на себя за это.

— Как твое ребро?

— Все хорошо, просто нужно время.

— Может быть, все-таки поищем врача?

Норов только поморщился. Анна взяла чайник и набрала воды.

— Возникла небольшая проблема, — сказал Норов. — У… Михаила задержали рейс.

Он не знал, как лучше назвать Гаврюшкина, — по фамилии? Сказать «у твоего мужа» у него не поворачивался язык.

Анна с чайником в руке обернулась к мужу.

— Надолго?

— До воскресенья.

— Ну вот! А ты меня торопил, кричал, угрожал!

— Да кто тебе угрожал? Я че, знал что ли? Я сам в осадок выпал, когда они мне сказали…

— Сейчас это не имеет значения, — прервал Норов. — Нужно решить, где он будет жить.

— Да я без тебя найду, где жить! — вскинулся Гаврюшкин, почему-то задетый его заступничеством.

— Не найдешь, — возразил Норов. — Собачьих будок таких размеров не существует.

— Мы не можем оставить его на улице, — упавшим голосом произнесла Анна.

Видимо, ее пугала идея совместного проживания, но бросить мужа на произвол судьбы она не могла. Гаврюшкин понял это и выстрелил в нее недобрым взглядом.

— Я хочу отселить их с Лялей в другой жит, который Лиз подготовила для нас.

— Какой еще жит? — насторожился Гаврюшкин. — Где это?

— Недалеко, километров 15. Я там был один раз. Дом хороший, места много.

— А сколько хотят? Дорого?

— Разберемся.

Ляля вновь появилась, умытая и подкрашенная.

— Привет, дорогая, как ты? — обратилась она к Анне. — Ну че, сварганим че-нибудь мужикам? А то они, поди, голодные!

И, не дожидаясь ответа, она открыла холодильник.

***

Опыта работы в госструктурах ни у кого из членов новой команды не было, это требовало совсем иных навыков, чем частный бизнес. Учиться приходилось по ходу, попутно разбираясь со сложным и запущенным хозяйством. Порой незнание бюрократических тонкостей приводило к нелепым ошибкам, к отмене уже принятых решений, но временные поражения не обескураживали. Работали все с воодушевлением, по десять-двенадцать часов в день, общие совещания нередко назначались на выходные.

Насквозь проржавевшая административная машина поддавалась туго, но кое-что им все-таки удавалось. Впервые за последние годы улицы Саратова всю зиму чистили от снега; постепенно уменьшались груды мусора во дворах новостроек, вместо них возникали детские площадки; с исторических улиц исчезали неуместные пестро раскрашенные незаконные ларьки, торгующие спиртным и табаком. Жители замечали перемены к лучшему, но реагировали своеобразно: в городскую администрацию удвоился поток писем с жалобами.

— Напрасно ты расстраиваешься, — утешал Норов огорченного этим Осинкина. — Прежде они считали, что власти плевать на их проблемы и