— Ну, а самоубийство?

— Его сестра нечаянно разбила янтарного слоника, в котором застыл не то муравей, не то пчела. Ценный экземпляр. Муртазиков на нее так взъелся, что она в петлю…

— И чем кончилось?

— Как-то Муртазиков пришел домой и скончался на месте от разрыва сердце — украли коллекцию.

— А запоры?

— Двойные особые двери из слоеного металла, пятый этаж, не последний, решетки на окнах…

— Тогда как же?

— Сняли квартиру под ним и взрезали потолок.

Следователь понимал, что майору нужны не мемуары, которых у него своих под завязку. Рябинин давно стал уличать себя в профессионализме, в худшем его варианте, когда вместо размышления выхватывается готовая болванка, которых за долгую работу накоплено. Надо подумать о коллекционерах, а зачем, если вспомнилось янтарное дело?

— Боря, попадались мне коллекции холодного оружия, огнестрельного и даже артиллерийского… Один «черный следопыт» откопал в болотах пушку, разобрал и дома собрал. А чистых коллекционеров-сабельников нет.

Следователь догадался о подоплеке майорского беспокойства. Бывали кражи покрупнее и поценнее. Видимо, раритетная сабля принадлежала человеку заслуженному, который пожаловался руководству ГУВД. Теперь с Леденцова не слезут.

— Боря, ищи, конечно, через коллекционеров, но саблю заказали из-за бугра. Если она уже туда не уплыла.

— Почему так думаешь?

— За рубежом русское искусство и советская символика идет влет.

— Сабля-то?

— Сабля, которой Буденный рубил головы. Да ее повесят на статую Свободы.

7

Голливуд избегал тихих мест, поэтому они встретились на людном перекрестке. Хотя Челнок был в приличном пиджаке, правда, аляповатом, но стоять рядом с Голливудом он стеснялся: не гуляют вместе овчарки с болонками. По слегка увеличенному и торчавшему носу напарника Голливуд догадался, что вечер у того прошел продуктивно. Спросил же о другом:

— Водопроводчик тебя запомнил?

— Он не Штирлиц. Выжрал почти литр паленой водки на месте события и уснул.

— Хочу предупредить: если сам будешь злоупотреблять, то умножу тебя на ноль.

— Андреич, я что — отмороженный? Выгоды своей не понимаю?

Зря они стояли на тротуаре. Не ментов Челнок опасался, а девок. Каждая вторая смотрела на Голливуда, как будто он оттуда, из Голливуда, и приехал именно за ней. И то: каштановые волосы тремя волнами, глаза ясно-синие, шрам мужественный… И без очков видно, что в карманах его шоколадной куртки лежит иностранная валюта. Такие фигуранты запоминаются, а на хрена кошке телескоп?

Словно почуяв его тревогу, Голливуд отошел за ларек к ящикам, где они присели.

— Ручка есть?

Челнок пошевелил пальцами: мол, рука есть, а ручки нет. Голливуд дал ему шариковую и лист бумаги. Понятно: оно хоть и кино, а оформить на работу обязаны. Для стажа. Челнок вскинул шарик, готовый вывести слово «Заявление». Но Голливуд охладил:

— Писать-то умеешь?

— Андреич, зачем давишь на психику?

— Тогда запиши, что надо купить. Мешок примерно в метр длины из пластика…

— Из полиэтилена?

— Похож, но он крепче, и непрозрачный. Так, любой непрозрачной синей материи с метр…

Челнока подмывало спросить, на кой хрен все это надо, но суровость начальника к вопросам не располагала. Голливуд знает.

— Так, купи еще метр ленты…

— Изоляционной?

— Голубенькой, которой малышей подвязывают. И главное, плащ, вернее, пыльник.

— На твою фигуру?

— Нет, на твою.

— Зачем мне пыльник? — рискнул спросить Челнок.

— Самый дешевый, с капюшоном, неяркого цвета. Записал?

Челнок кивнул. Его мысль переметнулась на другое: хватит ли денег? Сотню долларов он разменял на деревянные, но они в вокзальном буфете затрепетали в его руке. Точнее, ожили и начали разбегаться, как вспугнутые мыши. Опять-таки люди подходили, по одному, шедшие как те же мыши на сырный дух. Подвалил Бабкевич по кличке Баба, Йодкин был по кличке Ёд, возникла Сонька по кличке Нуда.

— Пиши, — велел Голливуд, — букет цветов…

— Каких? — насторожился Челнок, потому что, если скажем, роз, то штанов не хватит.

— Например, букет орхидей.

— Это которые…

— По тысяче рублей веточка.

Челнок обомлел. Голливуд рассмеялся, отчего лицо стало приятно-ожившим: глаза засинели чистенько, шрамик глянулся не столь мужественно, темно-каштановые усики трепыхнулись, загорело-кремовая кожа сияла радостью…

— Любых цветов, — успокоил он сотоварища.

— Можно из разных?

— Даже из полевых.

— Ромашки, бубенчики.

— Какие бубенчики?

— Да в смысле колокольчики. Колокольчики, бубенчики, пистончики… Главное условие: чтобы букет был ростом с копну и не в одной руке.

Челнок больше вопросов не задавал: спрашивают тогда, когда не понимают чего-то. Зачем спрашивать, если совсем ничего не понимаешь? Тем более что Голливуд, протянув ему пятисотрублевую купюру на обозначенные расходы, поинтересовался:

— Храм на горе знаешь?

— А как же.

— В семь вечера будь там, минута в минуту. Времени впереди много, купить все успеешь.

Челнок не характер имел покладистый, а был приучен подчиняться. Иначе били, обделяли, гнали. Он и срок-то получал не всегда за дело. Подставляли его приятели при первой возможности. Выходило так, что суровые воровские законы его как бы не касались.

Пахан не пахан, но мужик в авторитете велел передать на вокзале костыль старику: мол, приехал дряхлый, без опоры на палку не дойдет. Челнок сделал, привез, передал. Менты их обоих у вагона и сгребли. Костылик-то, длины семьдесят сантиметров, ствол под мелкокалиброванные патроны, с кнопкой спусковым крючком. Ментам Челнок никакой наводки не дал.

8

Храм впечатлял. Белокаменный, купола голубые, кресты золотые… и стоял на возвышенности, словно город охранял.

Голливуд прохаживался в сторонке, прислушиваясь к песенному бормотанью, долетавшему из открытых дверей храма. Молились, каялись в грехах. Напрасно, потому что люди своих грехов не знают. Убийства да кражи — это понятно. А поведение в молодости, недопонимание других людей, бесконечные глупости… В сущности, грех — это глупость. А разве за глупость можно карать?

Из подъехавшей машины вылез священник. Голливуд не разбирался в их званиях, поэтому обратился просто:

— Батюшка, служите в этом соборе?

— Я служу Богу, — уточнил батюшка.

— А людям?

— Через Бога служу и людям.

— Батюшка, а если напрямую?

Священник поспешил к храму. Голливуд озлился на себя: к чему завел бодягу? Лишний раз светиться без причины?

Челнок уже был здесь. Он стоял у белых скамеек напротив паперти и слушал нищенку, игравшую на скрипке. Или она хорошо играла, или мелкий дождик монотонно приближавший осень, делал музыку слезливой. Голливуд подошел…

Его удивило не то, что серый с капюшоном дождевик как бы растворил мелкого Челнока в мороси — впрочем, половину его фигуры закрывал раздерганный букет неизвестных цветов… Удивило лицо сотоварища, сморщенное, постаревшее и плаксивое,