Они прошли в жилконтору. Дежурная обрадовала!

— А у нас работает только один сантехник — Ботвиньев.

— Где он?

— Сейчас вызвоню.

Ботвиньев оказался мужиком средних лет, в комбинезоне, с красновато-равнодушным лицом. Оперативник представился, надеясь в это лицо внести некоторую сумятицу: ни красноты не прибавилось, ни равнодушия не убавилось. Видимо, орешек не простой. Чадович сурово вопросил:

— Гражданин Ботвиньев, были вчера в квартире номер восемнадцать?

— Нет, не был.

— Как же не был? — взвилась работница жилконторы. — Я же лично тебя направила!

— Направила, — согласился Ботвиньев довольно-таки спокойно. — Но я не дошел.

— Почему?

— Что-то меня отвлекло.

— Что же? — вмешался оперативник.

— Не помню… Кто-то из жильцов.

В туповатой тишине, когда всем нечего сказать, прозвучал уверенный голос старика:

— Это не он.

— То есть? — удивился Чадович.

— Другой был. Небольшого роста, щупленький, мелкозубый, прыткий…

Туповатая тишина как бы покрепчала. Лейтенант глянул на работницу жилконторы. Та пожала плечами:

— Заявка была выполнена, жилец больше не обращался.

Детектив на мелком месте. Но следователь прокуратуры Рябинин говорил, что сложность расследования зависит не от количества трупов и не от ценности украденного, а от загадки. Чадович придвинулся к сантехнику на минимальное расстояние — на этом расстоянии очень неудобно смотреть друг другу в глаза. Поэтому сантехник взгляд отвел и даже повел его подальше, в угол жилконторы.

— Ну? — спросил оперативник.

— А чего?

— Будем чегокать или поедем?

— Куда поедем?

— В РУВД, в следственный отдел.

— Товарищ опер, зачем ехать? Хотел воду перекрыть, да бабе надобно родить. Семечки! Шел по вызову, а в сквере мужичок попросил закурить. А потом пивка предложил. И водочка у него нашлась. Развезло меня, как горячий студень. Он и предложил сходить в квартиру заместо меня. А я заснул на скамеечке. Вот и вся казуистика. Мы частенько друг друга подменяем.

— Раньше-то его в жилконторе видел?

— Не приходилось.

— Какой он из себя?

— Старик верно его нарисовал: небольшой, щуплый, мелкозубый, прыткий.

— Говорил он: кто, что, откуда?

— Мы не разговаривали.

— Почему же?

— Так ведь выпили…

Чадович представил, как он доложит майору, что одним глухарем стало больше — квартирная кража.

4

Обернутая белой тканью, затянутая в полиэтилен, оклеенная скотчем сабля походила на почтовую бандероль необыкновенно узкой и длинной формы. Они и сидели в зале почтового отделения. Голливуд заговорил, видимо, уже сказанное не раз:

— Адрес запомнил, звать Альберт Витальевич. Очень крупный коллекционер, хорошо известен за рубежом. Любит точность. Велел быть ровно в двадцать ноль-ноль. С тобой за работу расплатится сразу…

— А с тобой? — рискнул Челнок на вопрос.

— Васек, ты можешь пролезть в любую форточку… Но есть такие форточки: пролезть пролезешь, а обратно не вылезешь.

— Понял, Андреич.

Голливуд все-таки решил немного объяснить:

— Если нас вместе увидят, то всем делам конец.

Челнок заметно преобразился. Точнее, это сделал пиджак. Длинный, чуть ли не до колен, наверное, для увеличения роста; из грубой двойной ткани с пуговицами от ширинки до подбородка; цвета импрессионистского, где сочетались все оттенки, кроме красного, и сочетались не мягко, а крупными мазками; может быть, под пиджаком рубашка и была, но ей неоткуда было выглянуть на свет божий.

— Иди, — велел Голливуд…

Челнока принимали на кухне. Мебель эмалевого покрытия под слоновую кость. Ламинированный пластик. Мойка из цветного фрагренита… Метлахская плитка…

— Про тебя Голливуд рассказывал, — сообщил Альберт Витальевич глухим зажатым голосом.

Наверное, от огромной груши, которую он чистил и ел, не предлагая гостю, от хозяина текло спокойствие, от его светлых широких глаз, от неспешных движений, от белесо-лысой головы… Видимо, он был пузат, потому что носил свободную светлую поддевку, похожую на китайский китель.

— Нынче современность, — сказал он, хотя Челнок и не спрашивал, что нынче.

— Ага, — все-таки согласился он.

— Ты принес мне свою саблю…

— Она не моя.

— Цыц! Мне не важно, где ты ее взял. Я занимаюсь частным бизнесом. Гражданин приносит мне вещь, я покупаю и перепродаю. А откуда эта вещь, меня не касается. Ты, небось, подумал, что скупаю краденое?

— Ничего я не подумал, — соврал Челнок, потому что все-таки думал, где бы выпить граммов сто — двести.

— Молодой человек, скупать краденое я не могу по одной объективной причине: я беру только раритеты, а частники хранят их в своих квартирах как зеницу ока.

Альберт Витальевич отсадил от груши кусок размером с сигаретную пачку. Челнок решил, что это ему, гостю, поскольку нерезаным он в рот бы не вошел. Но кусок вошел, ему, хозяину. И не только вошел, но и не мешал говорить:

— У высшего и среднего класса тусовки, клубы, «Мерседесы», турпоездки… А чувствуют, что их жизнь проходит мимо. Почему?

— Потому что по телеку хреновые передачи.

— Потому что все проходит, кроме чего?

— Кроме денег, — догадался Челнок о вечном.

— Все проходит, кроме раритетов, — объяснил Альберт Витальевич.

Челнок непонятливо молчал. Хозяин откуда-то из-за спины достал небольшую бронзовую фигурку мальчика и показал:

— Что это?

— Фигура.

— Бронза. Ей лет без счету, она вечна. Я и говорю: хочешь остановить время — собирай раритеты. А красота?

Оттуда же, из-за спины, он достал футляр, видимо, для часов.

— По-твоему, из чего он сшит?

— Из бархата.

— Не угадал.

— Сплетен из волос.

— Из чьих волос? — теперь удивился хозяин.

— Любимой женщины.

— Нет, футляр сшит из кожи. Но чьей?

— Любимой женщины, — настаивал Челнок.

— Футляр сшит из кожи страуса.

Челнок вздохнул тоскливо. Не от жалости к страусу, а от некоторой сосущей пустоты в душе. Альберт Витальевич понял его правильно, поскольку разбирался в более сложных вещах вроде футляров из птиц. Он встал на свои короткие ножки, выловил в буфете бутылку и налил Челноку фужер водки этак граммов на двести. Без закуски: оно и понятно — чтобы градус не портить.

— Челнок, ты мужик?

— Неужели баба?

— Поэтому о моей работе никому ни слова. Уголовного в ней ничего нет, но могут заставить взять патент на частнопредпринимательскую деятельность.

Поскольку Челнок фужер отправил по назначению, то с прихлынувшей энергией заверил:

— Альберт Витальевич, промолчу, хоть в задницу электрический утюг загонят.

— Передай Голливуду, что покупатель на саблю уже есть. А с тобой рассчитаюсь…

И протянул купюру в сто долларов. В душе Челнока затрепетало так, что он высморкался почти слезливо. Хозяин улыбнулся: его расплывшаяся светлая фигура походила на громадную пельменину с ручками-ножками.

5

На второй день Чадович таки доставил сантехника в РУВД для подробной изматывающей беседы. Не мог человек ничего не запомнить о другом человеке, прообщавшись с ним час. Допустим, пили, и сознание затуманилось… Но