— Это кстати, Петр Гаврилович, — обрадованно сказал Гладышев, протягивая руку. — А я только-только собирался звонить тебе.

— Что-нибудь со складом? — спросил Коротков.

Он имел в виду топливный склад возле железной дороги, который повадились посещать воришки: то бревно, то уголь, то доски утянут. Понемногу, незаметно, а бывают.

— Нет, я насчет мануфактуры. Приехал наконец-то из деревни дядя Вася.

— Это кто такой?

— Он сторожем был весной при маслозаводе. А на лето уехал в деревню, астмой мучается старик. Ждал его. Не очень-то надеялся, но на всякий случай ждал.

— Ну? — нетерпеливо перебил Коротков, приглядываясь к впалым щекам участкового.

Тот вскинул голову, из-под козырька тоже присматриваясь к Короткову.

— Видел старик лодку-моторку. В дождь шла снизу от элеватора.

— Именно снизу?

— Вот в чем и дело.

Коротков замер даже. Он отыскал глаза Гладышева, бесцветные, как глаза новорожденного, и в них увидел торжество. А подбородок не брит, да и щеки в белесой щетине.

— Бегал ты сегодня много. Смотрю, не побрился даже.

— Пришлось. На Ветке женщина угорела. Рано топку скрыла. Говорят, только что была бодрая да веселая. А тут — раз, и нет ее. Может, позарились соседи, комната у нее большая в жактовском доме. Ну вот, с врачами ночью проверяли.

— Спать шел бы тогда...

Коротков старался быть спокойным. Ему все казалось, что в этом рассказе нет ничего ценного для раскрытия преступления довоенного теперь уже времени.

— Но ты постой, — вот теперь рассердился Гладышев. — Тебя что́, не интересует этот человек. Он не сегодня-завтра уезжает. Сын у него техником на заводе, отправляют сына со станками по Волге на Урал. И старик с ним. Не хочет оставаться.

— Не хочет оставаться, — повторил Коротков. — А насчет твоего сообщения так скажу я тебе, Порфирий, — это просто находка. И мне надо повидать старика.

— Пойдем.

Гладышев откровенно зевнул, но теперь Коротков сделал вид, что не заметил. Не до сочувствия. Не до спанья, когда тревожное время все сгущается и сгущается вроде грозовых туч над головой. Поезда с ранеными, самолеты чужие в небе, пламя зажигалок на крышах домов, противотанковый ров, видный отсюда с пригорка, от райотделения, а на Вяземском направлении немцы снова продвинулись, и под Ленинградом плохи дела, и на Южном фронте враг впивается все глубже и глубже в тело России.

— Слыхал? — сказал Коротков, пристраиваясь к длинному подпрыгивающему шагу Порфирия. — Уже Калинин упоминается в сводках, а это, брат, тебе до Москвы недалеко. Пора бы и нам с тобой в окопы. А?

Гладышев пожал плечами как-то нервно и даже замедлил шаг.

— Скажут, пойдем в окопы, — ответил он с раздражением. — А то, если все мы начнем распоряжаться собой...

Он угрюмо добавил:

— Это не мои слова. Начальника. Пришел я к нему на днях. Мол, заявление я давно подал в военкомат, что кадровый военный и хочу добровольцем в дивизию, которая в области формируется. А он раскричался. Если все начнут командовать, то бандитов да спекулянтов один он будет собирать по щелям. Так и сказал. Попросту выгнал. Психованный какой-то был. Может, потому, что слухи опять в городе. Будто двух работниц с завода затянули в подворотню. На деле ничего такого, может, знаешь. Верно, подростки потянули бабенок за юбки, так те сами их отшили. Дело с концом, а слухи ползут. Кто-то распускает слухи. Для паники...

Он остановился, вытянул из кармана окурок.

— У тебя вроде зажигалка есть?

Коротков чиркнул колесико зажигалки, запах бензина метнулся в нос, и Гладышев склонился к пламени:

— Только слухи, знаешь, — не вор, не задержишь.

— Это верно, — согласился Коротков. — А насчет заявления, так и мое тоже лежит в военкомате с начала войны.

Они прошли несколько переулков, спустились в овраг, заросший пожухлым бурьяном, заваленный хламом, поднялись снова на улицу и вошли во двор возле барака. За бараком подымалась темная громадина маслозавода, от нее доносился мерный гул машин.

— Дома ли только? — усомнился Гладышев, открывая обитую войлоком дверь. — Может, к сыну успел уже уйти.

Дядя Вася был дома. Грузный старик в ушанке сидел за табуретом, на котором лежала дратва, и подшивал валенок. Он вскинул голову, сквозь стекла очков разглядывая пришедших.

— Опять к тебе, Василий Евлампиевич, — обратился Гладышев. — Еще раз поподробнее про ту лодку.

Старик отложил шило, поглядел на Короткова, кивнул ему. Коротков присел на краешек скамьи:

— Точно, что она шла снизу? И когда это было?

— По весне. Лед еще шел сверху. В тот вечер приехали подводы из одного колхоза, семена привезли. Позвонил я инженеру, тот разрешил принять мешки по акту. Ну, сгрузили они мешки в склад, написал я им бумагу, и они уехали. А я пошел обратно в караулку и тут увидел эту лодку.

— Не разглядели цвет и какая она?

— Да обычная, как у рыбаков. Подумал я еще — и куда гонят человека в такую темень да дождь.

— И куда она ушла?

— Вот этого не знаю. Похоже, что на ту сторону, к сплаву.

Старик проводил их до двери и здесь спросил:

— Как думаете, дойдет фриц до города? Все раздумываю — ехать с сыном или оставаться.

— Мы столько же знаем, сколько и вы, — ответил виновато Коротков. — Кто знает, как повернется война.

4.

Он первым вышел из дома, остановился за углом, поджидая задержавшегося Гладышева. Ветер не стихал. Он принес дым костров с берега, где рыли ров, клочья жженой бумаги. Два раза ударила зенитка с другой стороны, от железнодорожного вокзала, и после этого ясно стал слышен гул самолета. Гул этот звучал долго еще, а зенитка почему-то не подавала свой лающий голос. Может быть, это летел свой самолет.

Подошел Гладышев, разворачивая клочок курительной бумаги.

— Ну, как данные?

— Данные что надо, — ответил Коротков. — Я думаю, что это все же Павлов или Емеля. А может, и оба вместе. Вниз они