Гладышев снова, с каким-то смущением, глянул на Короткова.

— Пропиши его временно, Порфирий Аниканович, — сказал Коротков, — комната есть, а на работу пусть сам устраивается.

Гладышев недоумевающе посмотрел на Короткова. Пошарил в бумагах на столе, точно ослеп сразу.

— Ну, — выкрикнул, — вот оно как, Буренков! Доверие тебе выпало. Иди, — добавил тут же неохотно. — К председателю уличного комитета, к Варвариной. Она твоя соседка — Калерия Петровна. У нее все оговоришь о прописке. Да учти, я тебя под проверку возьму

— В Гжатске меня тоже брали под надзор, — подымаясь, сказал Буренков.

— Война, гражданин.

Тот кивнул согласно, глянул опять на Короткова — во взгляде была благодарность и недоумение, растерянность даже.

— Сказал бы спасибо, — буркнул Гладышев, когда дверь закрылась, — а он в амбицию.

Коротков засмеялся:

— За что спасибо? Он же имеет право жить здесь и работать. Да и вообще: должны же мы доверять. Он прошел школу труда на канале. Я видел таких на одном заводе под Москвой. Они живут, как все, — работают, у многих семьи, учатся, в парке с ребятишками гуляют. Не подумаешь, что бывшие налетчики, фармазоны, гулевые. Им-то поверили, а почему мы с тобой не должны верить Буренкову.

— Ну, ладно и я поверю тебе, а потом уж и ему. Но что у тебя там вышло в Чухломе? — спросил Гладышев с любопытством. — Я не знал об этом, а сам помалкиваешь.

— Невеселая это история...

Коротков махнул рукой. Говорить не хотелось, но Гладышев смотрел на него и ждал слов.

— Он высланный был по этапу в двадцать девятом году из Москвы. В Чухломе у него сестра жила. Были и родители, кажется, померли. Тогда отсылали по месту жительства. Назовет задержанный какое место, туда и вышлют. Вот и его выслали к нам. Он пожил сначала у сестры.

— У той, в Уфу эвакуировалась?

— Пожалуй, что у нее. А потом перебрался в ночлежку для этапников. Большой дом был, двухэтажный, на окраине. Выслать их выслали, а ни денег, ни работы. Представляешь? Они должны были сами себя кормить. Вот и Буренков тоже кормил сам себя. А как? От базара до базара. Как съедутся крестьяне, так они ватагой. И воровали, и обманывали, и просто грабили. Потом их дальше по этапу отправили. А Буренков остался, сошелся с Божокиным, объявился там такой налетчик. На трактах грабили. Долго мы ходили за ними... Я тогда уже в Солигаличе работал.

Он покосился на окно. Там, внизу, был виден ров и, как желтый дождь, летел песок с лопат трудармейцев. По Волге шел военный пароход. Черные фигуры матросов, пушка — все казалось игрушечным, даже дым, черный и густой, расстилающийся по глади реки, такой же черной, вздутой от порывов ветра.

— Ну и что?

Коротков потер лицо ладонями. Не хотелось ему возвращаться к этому рассказу о рубце на спине, возле лопатки. Он подвигал плечом, поерзал нетерпеливо и быстро.

— Помнится, в русской печи накрыли человека. Через окно заметили, как посверкивало что-то. Подумали, это Божокин прячется. Сообщали, что он в этой деревне. В облаву дом взяли. У каждого угла с наганом. А это старуха забралась в печь от холода и курила цигарку. В другой избе устроили засаду. Три дня сидели, не выпуская из избы хозяйку с сынишкой лет пятнадцати. Без толку просидели. Сняли засаду и пошли из деревни, и тут один наш работник хватился кошелька. Оказывается, пока спал на печи, парнишка вытянул у него из кармана кошелек... Сейчас смешно вспоминать, тогда не до смеха — измученные были донельзя... В общем чудес много повидали, пока скитались по лесам...

А взяли просто. Ехал детина на лошади, а мы встречь, тоже на лошадях. Остановили: кто таков? А он: «Я — Божокин». Мы за револьверы, он смеется. Я, говорит, половину бы из вас поклал давно, если бы захотел. Даже не поверили, свидетелей гоняли потом. Мол, не двойник ли? Больно просто сдался. Ну, потом его сообщников позабирали одного за другим, рассыпалась потому что сразу банда. Буренкова искали в числе последних. К зиме под городом оказались. Стали костры палить, греться. В ригах ночевали. Нам донесли об этом. Мы сразу же оперативную группу в засаду. Они и пришли на эту засаду. Привели их на станцию Туфаново, под Вологдой. Дело ночью было. Мы трое возле столика в зале ожидания, где пассажиры. Им троим тоже отвели место на противоположной стороне у стены. В полночь встал Буренков, подошел к нам, попросил газету на закрутку, а сам вместо газеты — хвать револьвер у Калюкина. Я очнулся и за пиджак его. Развернулся он и наотмашь нож мне под лопатку. Так сунул быстро, что я и крикнуть не успел, повалился сразу. Буренков и те двое — в двери и на улицу. Вскочил Венин — и за ними. Вот тут и попал он двумя пулями в ногу Буренкову, свалил его. Утром нашли в ближайшей деревне. Остальных потом взяли...

— А ты как же там, на станции?

— Да как, — нехотя ответил Коротков, — перевязали меня ребята. Положили на деревянный диван у дежурного станции. Там и лежал до поезда. С поездом в Вологду отправили, в транспортную больницу. Отходили, а Буренкову суд был. Всем им высшую меру дали, а потом заменили десятью годами.

Гладышев молчал, он задумчиво и как-то виновато тер переносицу тыльной стороной ладони. Сунулась в дверь женщина, он сердито махнул рукой:

— Погоди, не до тебя.

Женщина рыскнула за дверь поспешно. Гладышев покашлял — о чем-то думал, лицо у него было все такое же виноватое.

— Может, его в контрразведку Шитову сдадим, — сказал он, — и дело с концом. Пусть разберется Шитов. Вон какое прошлое.

И он удивился, увидев упрямо сдвинутые брови Короткова.

— Нет, пусть остается. Что там было, это было, а сейчас нет за ним преступления.

— Что ж, будь по-твоему.

Коротков протянул руку для прощания.

— Погоди-ка, — остановил его Гладышев, — заходил-то зачем? С каким хоть делом?

— По пути. Шел из военкомата. Проверял одного с трудфронта. Человек уже воюет, а мы его ищем, как дезертира.

— Ну, понятно...

Коротков постоял еще возле окна, глядя на Волгу, на