– Не припомню, – осторожно сказала Эдит, впиваясь пальцами в колени. – Они из того типа парочек, что… ну, знаете, им некогда ссориться.

Теперь она уже не просто недоговаривала, а врала, причем офицеру полиции. Обычно ее выдавали краснеющие уши, но после продолжительного бега по лесу волосы были в таком беспорядке, что почти полностью их закрывали. Иногда, нервничая, она начинала слегка заикаться, но сейчас была так зла, что говорила отчетливее диктора на радио.

Грайст скривился, пытаясь спрятать зевок. Обычно Эдит из вежливости отворачивалась, но сейчас уставилась прямо ему в лицо. Наконец он сказал:

– Что ж, закончим пока на этом. Ты не против побеседовать снова, если понадобится что-нибудь еще?

Его тон и выражение говорили, что не понадобится.

– Конечно, офицер, – согласилась она, вставая.

Грайсту понадобилось выдвинуть стул, чтобы подняться. К удивлению Эдит, он вдруг протянул ей ладонь, и она ее коротко пожала.

– Мне жаль, – произнес он и, прежде чем Эдит успела изменить мнение о нем, добавил: – Ты отлично держишь себя в руках. Молодец.

Ее пальцы дрогнули, и она поспешила высвободить ладонь. Какого ответа он ожидал от нее? «Спасибо, мне не трудно»? «Рада, что вы заметили»?

Ей хотелось увидеть дядю. Хорошенько выплакаться на его пропахшем сигаретным дымом плече.

Сопровождаемая Грайстом, Эдит вышла из аудитории-допросной, и первым, что увидела, стало бледное лицо Хиро. В коридоре не было скамеек, и он опустился прямо на пол, вытянув длинные ноги в испачканных землей брюках в проходе. Рядом к стене прислонилась мисс Кэдоган. Когда открылась дверь, Хиро спешно поднялся, вытирая ладони о штанины и переводя взгляд с Эдит на офицера Грайста у нее за спиной. Эдит никогда прежде не видела на его лице такого выражения – растерянного, почти испуганного. Его глаза покраснели и чуть опухли, нижняя губа кровоточила.

Эдит поколебалась пару секунд, а затем сделала шаг и заключила Хиро в объятия. Он окаменел, не шевельнулся. Только с силой заколотилось под толстовкой сердце. Обхватив руками его шею, Эдит приподнялась на носках, так что подбородок коснулся его плеча, и быстро прошептала ему на ухо:

– Не говори ему, что вы расстались. И про записку молчи.

Он так и не поднял рук, чтобы обнять ее в ответ, и Эдит отстранилась. Лицо Хиро ничего не выражало, только брови чуть сошлись к переносице, но вряд ли даже мисс Кэдоган это заметила.

Ему хватило сообразительности промолчать и когда Грайст пригласил его в кабинет. На Эдит он больше не глядел. Только пальцы машинально потянулись к карману пиджака, где лежала записка от Лимы. «19:00, колодец. Мне нужно с тобой поговорить. Прости».

Громко захлопнулась дверь. Эдит вздрогнула и обхватила себя за плечи. Видимо, в аудитории было теплее, чем в коридоре, потому что руки ее мелко тряслись. Чудо, если она не загремит в изолятор после такой прогулки.

– Мисс Данлоп? – обратилась к ней мисс Кэдоган, чуть наклонившись. – Вы в порядке?

– Да, – моргнув, отозвалась Эдит, пожалуй, слишком спокойно. – Все нормально.

Онемение в ее груди расползалось во все стороны – к горлу, к рукам, к желудку. Мисс Кэдоган склонилась еще ниже. Ее лицо, почти белое от потрясения, оказалось прямо перед Эдит.

– Мистер Морелл ждет вас в учительской, – произнесла она, понизив голос. – Я вызвала его сразу же. Хотите, провожу вас?

Эдит механически кивнула и почти сразу же замотала головой. Значит, дядя все-таки вернулся в общежитие. Хотя, даже если бы он заночевал в учительской, это последнее, что волновало бы мисс Кэдоган этой ночью.

– Не нужно, мисс, – пробормотала Эдит, втягивая голову в плечи и пряча в рукавах ладони.

Ее сильно знобило.

– Вы уверены? – настаивала декан. – Вы хорошо себя чувствуете?

Почему вечно каменная мисс Кэдоган так хлопочет над Эдит? С ней ведь ничего не случилось. Это ведь не она сунула голову в петлю из обувного шнурка. Ей просто не посчастливилось увидеть кое-кого другого, кто это сделал.

Если бы они с Хиро не пошли искать Лиму, когда бы ее обнаружили? Нашла бы ее школьная охрана или лесник из Плакли-Торна? Каким стало бы ее лицо через день, два, неделю?

– Мисс Данлоп?

Холодная рука мисс Кэдоган легла на плечо Эдит, и она вздрогнула и попятилась. Длинные ногти с шорохом соскользнули вниз по нейлоновой куртке.

– Все в порядке, – заверила ее Эдит, вымученно улыбнулась и запоздало решила, что не следовало этого делать. – Спасибо. Я пойду.

Не дожидаясь, пока мисс Кэдоган снова начнет возражать, Эдит повернулась и нетвердо зашагала прочь по коридору.

Аудитория, которую отвели под допрос, располагалась во внутренней части школы – самой теплой и душной. Когда Эдит толкнула дверь со вставкой из армированного стекла, ведущую во внешний коридор, ее ноги в приспущенных гольфах опалило холодным ветром. Солнце еще не взошло, но на востоке небо размывала светло-серая предрассветная дымка, которая через пару часов куполом накроет школу и продержится до самой ночи.

Эдит не запомнила, как миновала внутренний двор, коридоры которого были выложены мозаикой и побитой цветной плиткой. Не помнила, почему вошла в учительскую, не постучав, – наверное, в первый раз в своей жизни.

Мистер Морелл и правда был там. Он переоделся, и теперь вместо черной водолазки на нем был обычный вельветовый пиджак и свободно болтающийся бежевый галстук. Дядя похоронил лицо в ладонях. Когда Эдит скрипнула дверью, он привычным быстрым движением нацепил очки и поднялся, опираясь на стол. Так они и застыли напротив друг друга, не зная, что делать: мистер Морелл не решался выйти из-за стола, Эдит не решалась к нему приблизиться.

Разлепив саднящие губы, она выдавила:

– Привет.

– Привет, – откликнулся дядя.

На его лице в слабом предрассветном свете виднелись почти высохшие дорожки слез. Он нерешительно раскрыл руки, и Эдит, споткнувшись о складку на ковре, приблизилась и уткнулась лицом в его плечо. Вельвет пах пылью, сигаретами и собачьей шерстью – именно так, как она себе представляла.

Вот-вот должны были политься слезы. С наслаждением втянув носом запах ткани, Эдит устроила щеку на дядиной груди, сомкнула руки за его спиной и уставилась на край письменного стола, усиленно моргая. Но глаза все равно упорно оставались сухими.

Она подумала о Лиме и зажмурилась до боли. В ней совсем не было слез, только тяжелое, ледяное, неповоротливое чувство в груди, затрудняющее каждый вздох. Больше потрясения, чем горя. Больше усталости, чем потрясения.

Вряд ли