Фургон быстро движется в вечернем трафике, так что Оливо находит более или менее удобное положение, что не мешает ему, однако, время от времени ударяться головой о борт или чьи-то армейские ботинки.

– Ну ладно, в конце концов, именно это мне и было нужно, – говорит он себе. – Посмотрим, что из этого получится.

18

Оливо со связанными руками и ногами не очень-то может поменять положение. Даже если бы мог, вариантов немного, поскольку помещение, где его заперли после того, как пронесли вниз через два лестничных пролета, кажется похожим на погребальную нишу, коллектор или трубу. Мальчик пытается раскачиваться вправо и влево, плечами ударяется о выпуклые металлические стенки; а если пытается ползти вперед, то уже через несколько сантиметров упирается головой в мешке все в тот же металл.

Вот почему сейчас он лежит неподвижно, уперся щекой и ухом в пол, а между тем холод и влага проникают сквозь куртку, свитер и брюки, отчего грудь, бедра и яички уже заледенели. А ведь он еще не пробовал вытянуть ноги. Может, из опасения обнаружить, что лежит в гробу, цистерне или морозильной камере, откуда его никто уже больше не выпустит.

Подобное ощущение ему знакомо. Он испытал его восемь лет назад, когда в одной пижаме лежал в багажнике той самой «темпры». И ничем хорошим это не закончилось, так что не желал бы повторения эксперимента, не знаю, понятно ли объясняю.

Поэтому он молчит и не двигается, лелея последнюю надежду, что хотя бы одна сторона его обиталища открыта или, по крайней мере, более широкая, и прислушивается к шумам и запахам.

Селитра, плесень, резина, ржавчина, мазут и обширный шлейф канализационных испарений. Почти несомненно, это местная котельная, и, значит, если размышлять здраво, он может находиться внутри цистерны или бака. Вполне вероятно, что в этом подвале есть и другие подобные емкости. Возможно, в других таких емкостях гостят Федерико, Мария, Райан и Элена. Еще живые? Или уже мертвые? А ему самому сколько осталось?

– Могу высказать свое мнение как лицо незаинтересованное?

Оливо даже с мешком на голове без труда узнает голос Азы – и ее хреновый сарказм, не знаю, понятно ли объясняю! Бесполезно возражать, ведь она все равно выпалит ему в лицо свое незаинтересованное мнение, проблема…

– Если твой план заключался в том, чтобы оказаться связанным внутри цистерны во власти сумасшедшего, из-за которого уже пропали четверо твоих сверстников, ну, если таков был твой план с самого начала, то должна признать, что рисовать маму-кабаниху с малышами у тебя получается лучше, чем ловить похитителей. И имей в виду, твой рисунок – полное дерьмо!

– От тебя не слишком-то много помощи.

– От меня нет помощи, головастик Ван Гог?[110] Кто все предыдущие дни убеждал тебя позвонить этой пьянице-комиссарше и рассказать про машину, которая тебя преследует? Кто твердил тебе совсем недавно в библиотеке: «Спустись вниз, позвони, попроси разрешения позвонить, одолжи у кого-нибудь мобильник, сделай уже хоть что-нибудь, чтобы приехала полиция и задержала водителя „гольфа“?!» Но ты был так увлечен чтением, головастик Достоевский!

– Но меня же не «гольф» похитил!

– Потому что похититель не один, ясно же. Даже этого ты не понял? Один рулил, второй тебя связывал, третий…

– Понял, понял, я был там!

– Тогда ты должен был заметить, что они ни слова не произнесли, пока перли тебя сюда. Очевидно же, это тактика запугивания. Так поступают сатанисты, сектанты, практикующие жертвоприношения, и разные фанатики. Как ты знаешь, наимудрейший головастик, любой неудачник, мучимый своей судьбой, генерирует выброс адреналина, тестостерона и кортизола. Субстанция, от которой даже уважающий себя палач чокнется. Надеюсь только, что это не каннибалы, потому что, содрав с тебя шапочку, куртку и ботинки, поймут, что поймали краба[111] – в прямом смысле этого слова, хе-хе-хе.

– Что это такое?

– Что такое?

– Шум.

– Какой шум, параболический головастик?

– Замолчи, дай послушать.

Оливо сильнее прижимается ухом к полу. Постукивания молотка, нечастые удары раздаются с большой глубины, создавая еле заметную вибрацию.

– Ну что? – спрашивает Аза. – Понял, что это?

– Наверное, газ или вода, идущие по подземным трубам, но звук непостоянный. Не знаю…

Но вот раздался шум, хорошо различимый и явно поблизости. Хлопает дверца. Тот, кто ее открыл, схватил Оливо за лодыжки и потянул назад.

– Уф, кажется, тебе точно пора идти, – произносит Аза, вздыхая. – Увидимся позже… Может быть.

19

Оливо сидит на стуле. Мешок по-прежнему у него на голове, лодыжки все еще замотаны скотчем, как и рот. Всего лишь ненадолго освободили запястья, чтобы снова связать по-быстрому, но теперь уже за спинкой стула – вот, пожалуй, единственное изменение, – я же сказал вам, эти в своих делах смыслят что надо, не знаю, понятно ли объясняю.

Чтобы попасть из подвала, где его держали, в комнату, где он находится теперь, ему пришлось своими ногами преодолеть метров двадцать, может, тридцать; никаких лестниц, никаких возвышений или понижений. Вот почему запахи, разве что кроме дизельного, почти те же самые. Он по-прежнему под землей.

Пока Оливо шел, его держали так, что он вынужден был подпрыгивать всю дорогу. Вели двое. Одного мальчик узнал по запаху и, определив, кто это, теперь понимает, кем окажутся остальные, которых он увидит, когда с него стянут мешок. Не то чтобы успокоился, но, по крайней мере, уже знает врага в лицо.

– Снимите колпак! – приказывает Густаво.

Один из четырех микронацистов в подтяжках, пахнущий небулайзером[112] от астмы, выполняет приказание. Астма не поддерживает имидж сверхчеловека. Как знать, в курсе ли другие, что он болен. Возможно, ему удается хранить это в секрете.

Оливо открывает глаза.

Перед ним – Густаво со своими четырьмя шимпанзе – при всем моем уважении к шимпанзе, не знаю, понятно ли объясняю. Все пятеро – в бомберах: кто в черном, кто в зеленом, кто в защитном. Это значит, что и сверхчеловеки не хотят заработать воспаление легких, пока прячутся по подвалам.

– Сюрприз! – восклицает один из них.

– Не такой чтобы, – говорит Оливо и не успевает приподнять уголок рта, как получает оплеуху.

У него хрустит шея, да так, что все пятеро оглядываются.

Оливо поднимает голову. С тех пор как его вытащили из багажника «темпры», изменилось восприятие боли. Не то чтобы он ее