Затем коротко расспрашивает об учебном заведении, где учился Оливо, что он уже прошел по одному предмету, по другому, но главным образом его волновал английский, потому что это как раз его дисциплина.

– I know English like the back of my hand, we can go to class. I don’t like being late[61], – произносит Оливо по-английски.

Доменико Рамачина, высокий и полный мужчина, лысый, с черной бородкой, открывает от удивления рот. Под туго застегнутым пиджаком профессора с трудом удерживается выпирающий живот, широкая грудь и нескрываемая гордость за собственную просветительскую деятельность. В целом хороший человек, только нудный, как двести phrasal verbs[62], которые нужно выучить наизусть к понедельнику.

– Where did you acquire this perfect pronunciation?[63] – спрашивает профессор.

– I don’t know, – слышит он в ответ. – Can we go to class? I have a lot to do[64].

Они поднимаются на второй этаж и идут по правой стороне по длинному и широкому коридору вдоль ряда огромных окон. Эти большущие окна смотрят на соседние школьные блоки и на квадратный двор между ними – вместительный, как городской рынок, поэтому на переменах туда и стекаются все четыре потока учащихся, то есть тысяча сто двадцать шесть мальчишек и девчонок.

Сейчас этот просторный двор пуст, но Оливо представляет, как он заполняется студентами: они курят, гоняются друг за другом, смеются, плачут, прикалываются. И тогда двор становится похожим на эмоциональный флиппер[65], разгоняющий шарики, которые отскакивают от стен и зажигают лампочки. Здесь же вместо шариков скачут, зашкаливая, гормоны учащихся, создавая такой электрический заряд, мощности которого хватило бы, чтобы зажечь свет во всем городе.

Слева по коридору идут классные комнаты, из них доносятся смешанные голоса преподавателей и учеников, гомон, звуки видео и мелких разборок.

Профессор и Оливо останавливаются у двери, возле которой прикручена табличка «4 „Б“ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ».

Рамачина стучит, женский голос отвечает:

– Войдите!

Входят или, вернее, входит профессор Рамачина, а Оливо остается в дверях. Этого ему достаточно для обзора, чтобы просканировать класс, где в тот момент отсутствуют два ученика. Небольшие парты, составленные вместе по три, стоят двумя рядами в две линии. В первой линии сидят четыре девчонки и два пацана – нечто среднее между наивными и скучными, а во второй линии, зеркально противоположной первой, – четыре девчонки, явные лодыри; одно место сегодня свободно, и парень спортивного вида – скорее всего, пловец, – похоже, отсиживается здесь только ради аттестата, чтобы потом поступить в физкультурный институт.

Интерес вызывает последний ряд, где те же шесть парт поделены на блоки из двух и четырех, примыкающих к окну. В первом ряду прямо у окна сидит Серафин, рядом с ней парень с длинными волосами и немного подкрашенными глазами, затем явно молодежная активистка и свободное место, наверняка приготовленное для него. Во втором ряду за двумя партами в самом глухом углу класса сидит какая-то шалава с африканскими косичками, оплетающими голову, в бейсбольной толстовке и сигаретой за ухом в ожидании неминуемого звонка об окончании урока. Рядом подруга шалавы – она ее почитает, ей завидует и подражает и пошла бы за ней хоть в ад, – но по лицу я бы сказал, что если ей бы и пришлось направить машину в стену, она в итоге все же переставила бы ногу с газа на тормоз. Не знаю, понятно ли объясняю.

В общем, обстановка в классе не слишком напряженная для двенадцати человек, что находятся рядом с преподавательской кафедрой, но слегка наэлектризованная в последнем ряду. Положительный полюс – Серафин, отрицательный – шалава и ее подобие.

– Оливо? – зовет профессор Рамачина.

– Угу!

– Ты слышал, что говорит тебе профессор Баллот?

Только теперь Оливо обращает свой взгляд на учительницу, которая не сидела за кафедрой, а стояла у доски и как ни в чем не бывало заполняла конусообразную схему персонажами из «Якопо Ортиса»[66].

Хотя это и женщина-преподаватель, но в ней есть что-то мужское и грубое – особенно в плечах, в осанке, в длинных ногах, угадывающихся под немного несуразной юбкой.

– Тереза за Венецию, – произносит Оливо. – И сам Фосколо тоже за нее и хотел бы, чтобы она была республикой. Отец Терезы – за Наполеона, а Одорадо – за Австро-Венгрию[67].

– Молодец, Оливо, – соглашается женщина. – Я всего лишь спросила, где бы ты хотел сидеть – впереди или сзади, но, кажется, вижу, ты из тех, кто сразу переходит к делу. В любом случае свободное место есть в середине, рядом с Матильдой. Спасибо, Доменико, что привел к нам Оливо. Сразу видно, у нас в классе удачное пополнение.

– Спасибо тебе, Элиза, если что-нибудь нужно, знай, я как руководитель, коллега и…

– Разумеется, Доменико. Увидимся в учительской.

Пока Доменико вежливо отступает к двери, не решаясь повернуться спиной к уважаемой и, как он считает, довольно привлекательной коллеге, Оливо проходит под немым прицелом всего класса по короткому проходу между двумя рядами парт.

Он свыкся с тем, что его разглядывают. Хайкеры, шерстяная шапочка, походка, осанка и форма головы, чернющие глаза, плечи-вешалки и рыбацкая куртка – всего этого самого по себе уже достаточно, но вдобавок я имею грех раскрыть рот и сказать что-то типа: «Тереза за Венецию. И сам Фосколо тоже за нее и хотел бы, чтобы она была республикой». Не знаю, понятно ли объясняю.

Так бывало во всех приютах, где он жил, в приемных семьях, на судебных слушаниях, в полицейских участках, залах ожидания, больницах – одним словом, везде. Только в лесу это не происходило. Животные и растения приспосабливаются к самым различным формам жизни. Свыкаются с ними и рыбаки, и лесники, и все прочие, кто невольно становится временным или постоянным обитателем леса.

Когда Оливо садится за парту, все любопытные лица еще обращены к нему и изучают: одни смотрят с прискорбием, другие – с ироничной улыбкой.

Представить только, что теперь ему придется рассказать немного о себе типа: «Меня зовут… Я приехал из… Мне нравится это… Мне не нравится то… Я мечтаю о том… В свободное время я занимаюсь тем…» Все это так же неловко, как испортить воздух в автобусе.

– Ребята, давайте не будем, как принято, перед всем классом расспрашивать Оливо, откуда он и почему теперь будет учиться с нами. Это всегда довольно фальшиво и неловко. Мы познакомимся друг с