Подробности аферы в Нижнем Новгороде Норов узнал много позже, от Водяновского адвоката. Эту историю, ввиду ее исключительности, адвокат по секрету рассказывал многим в Саратове, так что, в конце концов, весь город гадал, каким образом мошенникам удалось провернуть столь грандиозную аферу, и был ли кто-то из сотрудников Самохвалова к ней причастен. Но, поскольку обращения в милицию не последовало и никаких следственных действий в этой связи не проводилось, это так и осталось тайной.

Тогда в камере Норов, как и другие, сразу догадался о том, что произошло. Изменившееся до неузнаваемости лицо Водянова сказало об этом лучше всяких слов.

— Ба-ать! — потрясенно протянул Зайчик. — Неужто кинули? Как же так?!

Норов с самого начала ждал именно такого исхода и все же был ошеломлен не меньше простодушного Зайчика.

Аркаша подсел к Водянову и принялся говорить что-то обнадеживающее и утешительное, но Водянов лишь взглянул на него затравленно и испуганно и вдруг заплакал, как ребенок, не закрывая лицо, вздрагивая губами и щеками.

Прозвучал отбой, арестанты на своих шконках молча залезли под одеяла. Все были подавлены. Зайчик, впрочем, через полчаса начал мерно похрапывать; еще через час затих и Аркаша, похоже, тоже заснул. Но Водянов ворочался, возился, тяжело вздыхал, изредка односложно бормотал, чем-то неприятно скрипел.

Норов относился к Водянову без симпатии. Вор, хам, нувориш. Одна из тех наглых крыс, которые в Ельцинские годы повылезали из помоек и подворотен, чтобы зубами рвать страну на части. Пару раз, когда Водянов на праздничных мероприятиях демонстративно отворачивался от Норова, не здороваясь, Норов даже подумывал двинуть ему по толстой самодовольной роже. Но сейчас в тесной вонючей камере Норов молча сострадал ему, обманутому и раздавленному. То, как бесстыдно и грубо над ним надругались, оскорбляло Норовское чувство справедливости. Невозможность помочь Водянову, заступиться за него, Норов переживал как свое поражение.

Уже за полночь Водянов поднялся, натянул штаны и прошлепал в уборную. Через некоторое время оттуда донеслись приглушенные хрипы, будто он давился или его рвало. Норову старался не слушать из деликатности и брезгливости. Потом все стихло, и Норов, измученный многодневной бессонницей и всеми переживаниями, своими и чужими, задремал.

Его разбудил истошный крик Зайчика.

— Пацаны! — орал Зайчик, стоя перед уборной и отодвинув занавеску. — Бать! Кранты, пацаны!..

Норов кубарем скатился со шконки вниз, Аркаша тоже вскочил. Жуткие, остекленелые глаза Водянова уставились на них в тусклом мертвенном свете ночной лампочки. Голова свешивалась набок, изо рта сбоку вывалился язык, черный и отвратительный. Водянов повесился прямо над отхожей дырой, поджав ноги. Зрелище было страшное и отталкивающее. Зайчика вырвало.

Среди прочих запрещенных предметов, заныканных от вертухаев, в камере имелась половинка тупого лезвия. Отрезав ею ночью под одеялом от простыни два длинных лоскута, Водянов скрутил их жгутом и привязал сверху к стояку.

Прибежавшие дубаки заставили арестантов снимать Водянова. От трупа несло мочой и рвотой, попавшей ему на штаны. Зайчик едва мог себя пересилить и отворачивался.

— Что, не удалось приголубить? — спросил Норов Аркашу.

— Я его не заставлял, — пожал плечами Аркаша.

Глава четвертая

Не дождавшись звонка дьякона, Норов позвонил ему сам.

— Только что собирался вас набрать, — бодро сообщил дьякон. — Записывайте телефон Мари. Я уже объяснил ей вашу ситуацию, она обещала навести справки.

— Спасибо огромное, Пьер.

— Не за что, Поль. Я буду молиться за Анну.

Голос у Мари был низким, хорошо интонированным, как у отца.

— Добрый день, месье. Папа рассказал мне о вас. Очень вам сочувствую. Я сейчас не на работе, но позвонила в госпиталь, мне сказали, что состояние у вашей подруги серьезное, но пока не критическое. Все зависит от того, как будет развиваться болезнь. Врачи надеются на лучшее. Вечером я выйду в смену, возможно, появится новая информация. Позвоните мне в семь, я постараюсь с вами поговорить. Только ровно в семь, хорошо? Потом я уже не смогу разговаривать.

— Обязательно позвоню. Меня сильно беспокоит одно обстоятельство… Видите ли, у нее рак мозга…

— Да, в госпитале знают. У нас сейчас 27 больных, но она — одна русская, вообще единственная иностранка, так что относительно нее все в курсе. Ее зовут Анна, верно? Фамилия очень сложная, что-то на «П», нет, я не выговорю.

— Ей делают искусственную вентиляцию?

— Пока в этом нет необходимости. Уровень сатурации показывает, что ее организм пока справляется самостоятельно.

— Простите, что такое сатурация? — Норов с трудом повторил по-французски незнакомое слово.

— Насыщение крови кислородом из легких. Когда содержание кислорода — ниже нормы, человека подключают к аппарату.

— Как у вас с ними обстоит? Их достаточно?

Она замялась на мгновение.

— Вообще-то у нас один… Мы подключаем к нему больных по очереди.

— Всем хватает?

Она опять заколебалась.

— Нет, не всем, — неохотно призналась она. — Это очень печально. У нас трудная ситуация. Кого подключать, определяет врач… Понимаете, получается, он должен решать, кому жить, а кому — нет… Для врачей, это — огромный стресс. На днях у одного нашего доктора был нервный срыв, он плакал…

Наш бы не заплакал, с внезапным ожесточением подумал Норов. За кого заплатили, того бы и подключил, и пусть нищеброды подыхают, кому они нужны? Зато с нашими, по крайней мере, можно договориться…

— Решает дежурный врач?

— Да, после консультации с главным врачом. Весь персонал понимает степень ответственности; все переживают. Вчера один пожилой священник отказался от аппарата в пользу молодого мужчины.

— Он умер?

— Да… Ночью. Отец его немного знает… Знал, — поправилась она.

— Надеюсь, в России найдется хоть один такой же… Я перезвоню вам в семь. Спасибо.

— Пока не за что.

На обратной дороге ветер вдруг разорвал плотную серую завесу облаков, и прямо в глаза брызнуло беззаботное и радостное французское солнце, такое яркое, что Норов зажмурился.

***

Самоубийство Водянова испугало тюремное начальство, — к Норову сразу пустили адвоката. От него он узнал, что его освобождения добиваются и в Москве, и в Саратове, и что есть обнадеживающие результаты. Сердце Норова заколотилось, но он запретил себе надеяться. Терпение, Кит, терпение. Неизвестно, сколько еще придется здесь торчать.

В последующие десять дней его дважды возили к прыщавому следователю. Адвокат присутствовал на допросах и, по его совету, Норов оба раза отказывался отвечать на вопросы, ссылаясь на статью конституции.

В третий раз его вызвали в тюремную комнату для допросов с вещами; адвоката там не оказалось. Следователь, не глядя Норову в глаза, сообщил, что ему меняют меру пресечения на подписку о невыезде. От радости Норов сразу обмяк на стуле, но уже в следующую секунду его охватило нетерпение: