— Але? — кричал он так, что его было слышно метров за сто. — Бля, не слышно, ты у меня пропадаешь!.. Да класть на то, что он там говорит! Пусть язык в жопу засунет и слушает, что мы говорим! Але, слышишь меня? Сука, достала эта связь! Погоди, щас еще поднимусь, может, лучше будет… — Он сделал несколько шагов в гору, навстречу Норову. — Але, ага, есть, опять появился. Че-че? Идет он на х-й! Ты ему скажи, если не может выполнить во всем объеме, пусть сосет х-й! Мы ему ниче не подпишем! И никаких бабок он не получит!

Норов прошел мимо не останавливаясь.

— Я тебе потом перезвоню! — крикнул Гаврюшкин в телефон и поспешил за Норовым.

— Ну че, что узнал, че-нибудь?

— О чем?

— Да про Аню, блин!

— Нет, а ты?

— А я-то как узнаю?! Я ж даже в больницу позвонить не могу, — по-французски же не говорю!

— Ты и по-русски не говоришь.

— Да уж получше тебя! Кому ж ты тогда звонил?!

— Тебе.

— А мне-то на кой хер?

— Соскучился, хотел пообщаться, а у тебя телефон был занят.

— Достал ты своими шуточками! Аня в больнице, а у тебя одни смехуечки!

— И еще я старый, тощий и злой, — проворчал Норов, входя в дом и стягивая куртку в прихожей.

Гаврюшкин протопал прямиком на кухню и привычно залез на Норовский табурет.

— Ты по какому направлению заместитель? — поинтересовался Норов, появляясь.

— По благоустройству, а че?

— Значит, это тебя моя мама считает главным негодяем.

— Это почему же?

— Дворы не убираешь, тротуары не чистишь, подъезды не ремонтируешь, мусор не вывозишь…

— Да я, блин, с утра до вечера только этой херней и занимаюсь! — вскипел Гаврюшкин. — Я что ль виноват, что весь город в г — е по уши! Сами ср-т у себя под окнами, а убирать я должен! Пусть твоя мамаша скажет, где мне на все это денег взять!

— А ты воруй меньше.

— А я и так не ворую! Я сегодня с утра уже со всеми пересобачился! На день уехать нельзя! Ничего сами не могут сделать! Поручил заму с подрядчиками разобраться…

— А он не разобрался, — перебил Норов, который не собирался вдаваться в подробности служебных проблем Гаврюшкина. — Хорошо, что ты есть, пропала бы без тебя Россия!

— Она и без тебя не пропала! — огрызнулся Гаврюшкин.

— Расскажи мне о ее болезни.

Гаврюшкин сразу помрачнел и нахмурился.

— Да ничего хорошего! Она ж до последнего ничего никому не говорила. Спросишь, че с тобой? «Устала немного, сейчас пройдет, не обращай внимания». После начались головокружения, обмороки. Ну, положили ее в больницу, оказалось вон че! Рак! Мы два полных обследования прошли: в Саратове и в Москве. Решили в Москве лечиться, а нам там профессор, зав отделением в Кремлевке открыто сказал: «Летите-ка вы лучше за границу, там еще могут помочь, а у нас никто вам гарантий не даст!». Ну, мы — в Германию, там клиника по онкологии, очень известная; лучшее оборудование, специалисты, пятое-десятое, короче, другой уровень. Немцы посмотрели ее, говорят, шансы есть, мы на этой стадии лечим и результаты хорошие. Договорились, что ее в апреле кладут, химиотерапию будут делать. У нас с ней билеты на седьмое число! А теперь — куда лететь? Как? Считай, прилетели!

— Она в курсе своего положения?

— Конечно! А как тут скроешь? Она в сто раз лучше меня в этой теме шарит, все, что есть в интернете, уже давно прочитала! Симптомы, течение болезни, лечение, — все знает. Она из-за этого и подорвалась к тебе! Попрощаться… С виду она держится, но боится, я же вижу! А кто бы на ее месте не боялся? Сколько людей от этого умирает! Блин, не могу!..

Он вскочил, отошел и остановился вплотную к раздвижной застекленной двери, упершись согнутой правой рукой в металлическую раму.

— Лева там один остался!.. — пробормотал он. — Не дай Бог с ней че случится, он вообще сломается! Знал бы ты, как он ее любит! Бать, навалилось все вместе!

Он не договорил и принялся тереть левой рукой веки, делая вид, будто что-то попало в глаз. Его широкие плечи ссутулились, большая спина сгорбилась, и от всей его сильной, крупной, полной жизни фигуры веяло сейчас такой обреченностью, что у Норова тоже болезненно сжалось сердце. В безотчетном движении он вдруг шагнул к Гаврюшкину и встал рядом, нечаянно коснувшись его плечом. Гаврюшкин напрягся, но ничего не сказал и не отодвинулся.

Они стояли бок о бок, не глядя друг на друга, невысокий, худой постаревший Норов с еще не сошедшими синяками на лице, и огромный, как медведь, полнотелый красавец Гаврюшкин, — два соперника, два врага, и тосковали одной смертной тоской. Перед ними был ухоженный французский двор с постриженными изящными декоративными кустами; вдалеке паслись лошади, изредка переступая длинными ногами и поднимая головы, а еще дальше — поднимались холмы, возносящие темно-бордовые деревья в серое небо с проступавшей в нем кое-где белой пеной. Медленно кружили гордые грозные орлы; но эти двое не видели ничего, кроме своего черного горя.

— Я знаю про сына, — вдруг тихо сказал Норов.

Гаврюшкин отшатнулся и рывком повернулся к Норову. Он сразу вновь враждебно ощетинился; черты лица проступили резче, глаза так почернели, что зрачков не было видно.

— Че ты знаешь?

— Что он — мой сын.

— Она тебе сказала?

— Сам догадался.

Гаврюшкин сжал кулаки.

— Я не отдам его тебе, Нор! Это мой сын! Я его вырастил! У него моя фамилия! В любом суде я докажу…

— Заткнись, дурак! — перебил Норов сердито и устало. — Неужели ты думаешь, что я буду таскать мальчишку по судам?

Гаврюшкин не ожидал такой реакции. Он растерянно сглотнул.

— А как же тогда?

— Не знаю… Как получится… Это — твой сын.

— Ты что, отказываешься? — Гаврюшкин был поражен. — Не будешь бороться?!

— Дурак, — повторил Норов.

Он помолчал и прибавил после паузы:

— Она, кстати, не хочет ему говорить, что ты — не настоящий отец.

— Не хочет? — недоверчиво переспросил Гаврюшкин.

— Нет.

Они вновь замолчали, избегая смотреть друг на друга. Телефон Гаврюшкина на столе пискнул, экран его на минуту засветился и погас. Гаврюшкин с облегчением бросился к аппарату, схватил его и прижал к уху.

— Але! — крикнул он. — Слушаю! Бля, опять оборвалось.

Он посмотрел на монитор.

— По новой — Лялька! Может, я все же сгоняю за ней, а? Привезу сюда, как думаешь?

— Привези, — кивнул Норов.

Сейчас оба были рады Ляле, кому угодно, — лишь бы не оставаться вдвоем.