— Погуляй где-нибудь с полчасика, — велел он ему, и тот вышел, оставив их вдвоем.

— Ну, как ты там, Саныч? — участливо спросил прокурор, оглядывая Норова. — Че-то схуднул, я погляжу? Кормят х. ево?

— Кормят отлично, — улыбнулся ему в ответ Норов. — Попробуй при случае, тебе понравится. Комплексные обеды заказывать будешь.

Прокурор засмеялся.

— Нет уж, спасибо. Я лучше так перебьюсь, в нашей столовке.

Упоминание о столовке было, конечно, очередной шуткой. В ведомственную столовую прокурор никогда не заглядывал, да ее в прокуратуре и не было. Он бесплатно питался в лучших ресторанах Саратова, где ему накрывали в банкетке. Прокурор достал сигарету, поискал глазами пепельницу, не нашел, но все равно закурил.

— Пал Саныч, мы с тобой не первый день замужем, так что я тебе сразу все в цвет объясню, — заговорил он. — Лады?

— Конечно, — кивнул Норов, становясь серьезным.

Прокурор затянулся и выпустил дым.

— Короче, надо Олежку сдавать!

Норов ожидал чего угодно, только не такого начала.

— Вот как? — только и смог озадаченно выговорить он.

— А иначе — никак! — энергично подтвердил прокурор.

Он вновь затянулся.

— Или он, или ты. Третьего не дано.

Норов был удивлен и заинтригован.

— Как же так получилось? — спросил он.

— В каком смысле?

— Ну, что или Олежка, или я? Почему, например, не Мордашов или ты?

— Шутник ты, Пал Саныч! — хохотнул прокурор, но на сей раз искусственно, с жесткими глазами. — Молодец, не унываешь! В общем, сам гляди: на десятку мы тебе накопали. Все тебя слили: и кривозубая твоя, и хахаль ее, красавчик этот, и бухгалтерша. Показаний — во! — он черкнул рукой по горлу. — Там еще в ихней шайке Вера какая-то есть, Вера… Вера… — забыл фамилию! Ну, не важно, после вспомню. В бега ударилась, дура. Но мы ее все одно поймаем. Тоже сольет, не сомневайся. Они в одну дуду дудят: мы, дескать, не при делах, выполняли распоряжения Пал Саныча Норова, деньги отправляли на помойки по его приказу. А что там дальше творилось, кто их обналичивал, кто забирал, как делили, — мы знать не знаем. Короче, кругом ты виноват!

— Все равно не понимаю, при чем тут Осинкин?

— Кто, по-твоему, это дело затеял?

Прокурор надул щеки и сделал страшную физиономию.

— Догоняешь?

Должно быть, таким образом он показывал «морду», обыгрывая фамилию губернатора. Норов невольно улыбнулся.

— Понял, да? — прокурор подмигнул, довольный, что его шутку оценили. — Короче, он там в Москве порешал, а нам команда уже сверху пришла. Видишь, я тебе все как есть рассказываю, без утайки. Как говорится, карты на стол. Боится, что Олежка против него полезет.

— Тогда получается как в анекдоте: «Муму» Тургенев написал, а памятник — Пушкину. Полезет Олежка, а закрыли меня.

— Керосинишь-то ты! Ты ж его науськиваешь! Че ты так на меня смотришь? Весь Саратов это знает! Без тебя Олежка давно бы утух, сидел бы — язык в жопе — и делал, что велят. Ты только пойми правильно, я против него ничего не имею, он хороший парень, порядочный, попросишь его помочь, он сделает. И квартиру даст, и здание отремонтирует. Я его уважаю, но уж раз у нас такой разговор пошел, откровенный, то надо вещи своими именами называть. Х.й, он, как говорится, и в Африке х. й, верно?

— Тебе виднее, — кивнул Норов. — Я в Африке не был.

— Короче, целили в Олежку, а попали в тебя. Теперь вопрос: что с тобой дальше делать? Сажать? Ексель-моксель! Жалко же! Свои же люди! Да и за что, если вдуматься?! Ну, полез не туда, бывает. И что? Сразу десятку? Это ж всю жизнь тебе сломать! Да еще с конфискацией! А у тебя жена молодая, ребенок! Им-то каково? Был папка и нету!

Он подождал реакции Норова, но Норов молчал.

— Вариант получается единственный: ты рассказываешь все, что знаешь, — откаты, черная касса, наличка, короче, всю эту подковерную канитель. Ты же в курсе, от и до, правильно? Про Петрова, про «Стройград»; вы с Петровым все равно на ножах, че тебе его жалеть? Сажать Олежку никто, само собой, не будет, на хер он кому нужен. Просто из мэров уберут, тихо-мирно. В Москве, говорят, этот вопрос уже согласован, — прокурор доверительно понизил голос. — Вроде, даже уже определились, кого на Олежкино место ставить.

— Кого? — полюбопытствовал Норов. Он не верил ни одному слову прокурора.

— Кого именно, не скажу, не знаю. Нам же не докладывают, да мы и не лезем. У нас своих дел хватает, на хрен нам ваша политика. Кого дадут, с тем и сработаемся. Тебе, конечно, тоже придется уйти, — прокурор сочувственно покивал. — Вместе с Олежкой, тут уж ничего не поделаешь. Извини, Саныч, но закон есть закон. Зато на свободе останешься. Статьи мы с тебя снимем.

— Совсем?

— Ну, совсем, может, уже не получится, — вздохнул прокурор. — Сам пойми, раз машина закрутилась, обратного хода нет. Но ты не волнуйся, ниче тебе не будет, мы тебя под деятельное раскаяние подведем. Ну, заплатишь там сколько-нибудь государству… допустим, миллион долларов вернешь в казну, тебя, чай, не убудет, верно? И гуляй себе спокойно. Нормально?

Он откинулся в кресле, довольный своим великодушием. Норов смотрел на него воспаленными глазами и не отвечал.

— Ну че ты молчишь, Пал Саныч? — поторопил прокурор. — Это же для всех — лучший вариант. И для … — он вновь показал «морду». — И для вас с Олежкой, и для нас.

За телок в бане прокурор тоже не платил, как и за обеды, за ремонт в доме, за мебель, — такие, как он, никому ни за что не платят, наоборот, все платят им. Наверное, даже его сигареты были чьим-то подарком. Девочки по секрету жаловались Норовской охране, что вставал у прокурора редко, замучишься сосать. Охрана — тоже по секрету — пересказывала это Норову, и тот выдавал телкам двойную оплату за то, чтобы они сосали у прокурора, как следует, не ленясь. И даже если не встанет, чтобы громко стонали, изображая оргазм. И в силу того, что он знал про прокурора и эти подробности, и многие другие, столь же малопривлекательные, Норов сейчас, сидя перед ним в качестве обвиняемого, чья судьба висела на волоске и зависела от прокурора, тем не менее, испытывал по отношению к нему чувство превосходства.

— Я тебе зла не желаю, Пал Саныч, — принялся уговаривать прокурор, и его красное, преждевременно обрюзгшее лицо приобрело выражение, которое при желании можно было бы принять за дружескую заботу. — Я, наоборот, о тебе переживаю. Олежка