Зайчик умолкал.

Нагнав на Водянова жути, Аркаша приговаривал его к очередному взносу «на общее дело». Отказать Аркаше Водянов не смел. Он был жаден, но эта мзда воспринималась им как возможность откупиться от будущих мучений. Впрочем, Аркаша не лишковал: суммы, объявляемые им, не зашкаливали, да и брал он не деньгами, а «хавчиком» или вещами, причем, не себе, а на нужды камеры.

***

Благодаря контрибуциям, взимаемым Аркашей с Водянова, и его умению договариваться с охраной, в камере к появлению Норова уже имелся телевизор, холодильник и даже мобильный телефон, который вертухаи упорно «не находили» во время «шмонов», поскольку через них он и был приобретен.

Жена Водянова и его адвокат бегали по влиятельным людям, параллельно встречались с какими-то сомнительными «решалами», будто бы имевшими выходы на судей и прокуроров; рассовывали взятки направо и налево. Деньги охотно брали все и что-то обещали, однако твердых гарантий не давал никто. Водянов выслушивал их телефонные отчеты; часами обсуждал с ними одни и те же эпизоды своего дела, записывал каждую пришедшую ему в голову мелочь, полагая, что она послужит ему на пользу в суде. Аркаша, слушая его, только усмехался:

— Порожняк это все!

Водянов вскидывал на него тревожные глаза.

— Да почему ж порожняк? Независимая экспертиза кучу нестыковок в деле выявила!

— И че из этого?

— А то, что подпись на договорах не моя!

— Ха! Ты че, прикалываешься? Фирма — твоя, банкуешь в ней ты; какая разница, чья подпись? Ты кому приказывал, те и подмахивали.

— Да нет же! Адвокат говорит, на одном этом все дело можно в суде развалить…

— Забей на то, что он говорит, Петюня! Решать судья будет, а не адвокат. У него есть с судьей контакт?

— Говорит, есть, но еще не очень…

— Он с судьей тер за эту тему?

— Вроде, да, — голос Водянова все больше терял уверенность.

— И че судья?

— Ну, она, вроде бы, с ним согласна.

— «Согласна»! — передразнивал Аркаша. — Гнилой какой-то базар! Давай проще: сколько он ей вгрузил?

Водянов не желал называть цифр.

— Да колись, че ты меньжуешься? Тут все свои. Никто тебя не сдаст!

Водянов еще некоторое время мялся, затем, оглянувшись по сторонам, произносил шепотом:

— Сто гринов…

— Сто косых?! — весело изумлялся Аркаша. — Бать-колотить! Ну, дела! Сколько там у тебя бабла спи — дено? В обвинении? Ярд?

— Какой ярд, ты че! 740 лимонов. И ничего не сп — дено! Это следствие пытается на меня повесить…

— Да это ясно, что ты не при делах, — перебивал Аркаша. — Уборщица все спи — ила, а тебя подставила. Короче, так: 740 лямов дербанули, а ты за сотню соскочить хочешь? Ты сам-то в это веришь? Горбатого те твой адвокат лепит, на бабки разводит.

С мнением Аркаши относительно Водяновского адвоката Норов был, пожалуй, согласен, хотя вслух этого не высказывал. Этого адвоката он знал: вальяжный мужчина с черными усами, завсегдатай светских тусовок, охотно раздававший интервью журналистам по любому поводу. Норов как-то нанимал его и остался недоволен несоответствием гонорара результату. О том, сколько он брал с Водянова, можно было только догадываться.

***

— Ей звонил? — Гаврюшкин на кухне с высокого стула сверкнул на Норова ревнивыми черными глазами.

Норов, не отвечая, сделал себе очередную чашку кофе и сел с нею напротив.

— Вообще-то это мое место.

— Где?

— Там, где ты угнездился.

— Те че, жалко, что ли? Че там с Аней!

— Говорит, ей лучше. По крайней мере, сейчас она под присмотром врачей.

— А было плохо?

— Не очень хорошо.

— Блин! А че она мне не позвонила? Сильно плохо? Какая температура?

— Высокая. 39 с лишним.

— Ни хрена себе! Надо было скорую вызывать!

Гаврюшкин заметно разволновался.

— Я тоже кофе выпью!

Норов налил ему чашку и придвинул блюдце с плитками шоколада. Гаврюшкин машинально глотнул, обжегся, скривился, отставил чашку и сунул в рот две плитки.

— А я звонил ей, звонил, не отвечает! — с горечью неожиданно признался он.

— Мне тоже долго не отвечала, была на обследовании. Она напишет тебе, как только сможет.

— Напишет! С тобой разговаривает, а со мной не может! Я че, теперь с собственной женой переписываться должен? Бля!.. Нор, вот скажи…

— Не знаю, — перебил Норов.

— Че ты не знаешь?

— Не знаю, что она во мне нашла. Ты ведь это хотел спросить?

— Бать! Как ты догадался?

— Ты спрашиваешь об этом каждые полчаса с унылым однообразием. И еще уточняешь, что я старый, злой и тощий.

— Потому что ты — такой и есть!

— Если бы я был мордастый и толстый, как ты, тебе было бы легче? Ладно, извини. Она не звонит тебе, потому что ей стыдно.

— В каком смысле?

— Ей стыдно перед тобой за то, что произошло.

— Это она тебе сказала?

— Да.

— Стыдно! Если стыдно, на хер тогда так поступать?! Нет, ну вот че ей не хватало?! Че я не так делал? Вот че, конкретно?

— Курил тайком в туалете, — буркнул Норов.

— Да я вообще не курю!

У Гаврюшкина зазвонил телефон, но издав какой-то шипящий звук, заменявший Гаврюшкину рингтон, оборвался. Гаврюшкин взглянул на монитор.

— Лялька! — с досадой проговорил он. — Она уж два раза звонила. Одна там сидит, делать ей нечего, к нам просится…

Телефон опять звякнул и тут же прервался.

— Бля, Нор, как ты живешь с такой связью?! Ты че, каждый раз на улицу выскакиваешь, когда позвонить надо?

— В доме берет кое-где, в спальне, например. В принципе, и здесь на кухне связь есть, только неустойчивая. Снаружи — надежнее.

— У нас в деревнях и то с этим делом лучше…

Гаврюшкин отпил еще кофе.

— Нор, это все неправильно! — внезапно объявил он.

— Ты имеешь в виду плохую связь?

— То, что она делает! То, что вы с ней делаете! У нас дом, семья! На хера все ломать?! Мужу врать, ребенка бросать, лететь куда-то?!

Черные жгучие глаза Гаврюшкина смотрели с болью и недоумением. Норову стало жаль его и стыдно перед ним; он отвел взгляд.

— Неправильно, — медленно подтвердил он.

— И че теперь делать?!

— Это ей решать.

Гаврюшкин насупился; уголки рта на его подвижном выразительном лице нервно дернулись.

— Ей надо возвращаться в семью! — проговорил он с силой, изнутри себя.

— Ей надо? Или тебе? А если вернется, ты простишь? Сумеешь?

— А ты бы простил?

— Не знаю. Только иначе зачем возвращать? Из самолюбия?

Гаврюшкин долго молчал прежде чем ответить.

— Я прощу, — наконец, тяжело пообещал он. — Ради Левы прощу. Да и ради нее прощу. Я ее люблю, Нор. По-настоящему люблю, не как ты.

Норов тоже отозвался не сразу.