— Убьют, взорвут, зарежут?

— Зря смеешься. Убить — не убьют, но посадят.

Убежденность его тона неприятно кольнула Норова.

— За что, Лень?

— Чтоб не вылезал!

Леньке было свойственно по-еврейски преувеличивать опасность, но то, что он гребет против течения, Норов и сам сознавал. В стране переменилась атмосфера; в Саратове тоже все стало иначе. Даже Осинкин сделался другим человеком и уже давно не вспоминал ни про демократию, ни про свободу прессы, ни про европейский путь развития. Норов видел, что остался один, что его усилия по наведению порядка в отдельно взятом Саратове кажутся всем нелепыми и лишь раздражают его коллег.

В Ленькиных словам была немалая доля здравого смысла. Пришла пора уходить… Но куда? В бизнес? Разве в стране существовал бизнес, не зависящий от власти? Уйти в бизнес означало перебраться из кабинета в приемную, сделаться из начальников просителем. Послать подальше Петрова, хлопнуть дверью лишь для того, чтобы потом приезжать к какому-нибудь помощнику этого самого Петрова с подарками и взятками, униженно выпрашивая подряды? Заманчиво, что и говорить.

Плюнуть на все и отвалить на Запад, как советовал Ленька? И чем он там станет заниматься? С Верочкой по магазинам шарахаться? Да вот беда: директоры тут без него живо все разворуют. И откуда тогда брать деньги? На что жить?

В этот период сомнений Норов как-то неприметно стал больше выпивать и нередко возвращался домой нетрезвым. Но к пьянству Верочка, как и большинство русских женщин, относилась вполне терпимо и никаких упреков ему по этому поводу не высказывала.

Глава вторая

На площадке возле своего дома Норов увидел черный «Мерседес». Торчал он, естественно, по-русски, поперек, занимая собой почти все пространство, так что Норову пришлось приткнуть машину кое-как, сбоку. Гаврюшкин поджидал его на кухне, сидя на Норовском месте — высоком табурете. Он уже успел похозяйничать: перед ним стояла бутылка красного вина, тарелка с сыром и какие-то чипсы, которых у Норова отродясь не водилось.

При виде Норова одного, без Анны, на лице Гаврюшкина отразилось разочарование.

— Привет, — сказал Норов, преодолевая раздражение.

— А где Аня? — спросил Гаврюшкин, переставая жевать.

— Кочергой что ли опять тебя уделать? — с досадой проговорил Норов.

— Чем ты обратно недоволен?

— Во-первых, закрывай пасть, когда жуешь, во-вторых, я сказал тебе: «Привет»! Ты слышал?

— Ну слышал, и че?

— Ты поздоровался в ответ?

— Ой, бля, че ты опять докапываешься? Какая разница? Ну, привет. Доволен?

— Нет. В-третьих, ты не в России, здесь ничего не берут без спроса.

— Бать, какой ты нудный! Те че, жалко, что ли? Хочешь, я тебе деньги за это отдам?

— В-четвертых, тебе понравилось в жите, где ты ночевал?

— Нормально, — пожал плечами Гаврюшкин. — А че? Постель чистая, техника вся работает. Телефон только хреново берет, но тут, похода, везде так…

— Ты ничего не забыл?

— Че?

— Например, меня поблагодарить?

— За что?

— За то, что я дал возможность тебе, толстому жлобу, переночевать в хорошем месте, а не в машине!

— Да заколебал, бля! — в сердцах воскликнул Гаврюшкин. — Ты че какой злой сегодня? Я тебе, между прочим, тоже вопрос задал: где Аня?

Норов молча подошел к кофе-машине, вложил капсулу, подставил чашку и стал ждать, пока аппарат нагреется.

— «Пора мой друг, пора, пора», — избегая смотреть на Гаврюшкина, принялся вслух негромко повторять он. — «Покоя сердце просит. /Летят за днями дни, И каждый день уносит / Частичку бытия»…

Считать до десяти, чтобы успокоиться, он считал глупым, лучше было читать стихи.

— «А мы с тобой вдвоем»… В мире есть много вещей, которые нас совершенно не касаются, мы не должны на них отвлекаться. Жара в Африке, собачье дерьмо на улице, идиоты в России. Но как быть, если эти идиоты сваливаются прямо на голову? Не обращать внимания, конечно. «Они не стоят слов. Взглянул — и мимо».

— Ты с кем разговариваешь? — озадаченно поинтересовался Гаврюшкин. — С собой что ли? У тебя часом крыша не поехала?

Норов не обернулся.

— Не могу же я, русский интеллигент, последователь Стои и Шопенгауэра, вот так, за здорово живешь долбануть этого бегемота по его бездумной башке! Чем он, в конце концов, виноват передо мной? Тем, что родился бездумным русским бегемотом? Ведь он даже не поймет за что, а я вновь буду чувствовать себя виноватым…

— Нор, да ладно тебе! Кончай разоряться, — примирительно произнес за его спиной Гаврюшкин. — Подумаешь, спасибо я не сказал! Ну, спасибо. Бегемоты, кстати, в России не водятся.

Норов налил себе кофе и повернулся к нему.

— Она в больнице, — сказал он. — У нее китайский грипп. Коронавирус.

— Эта херня?! — ахнул Гаврюшкин, меняясь в лице. — Бля, откуда?

Он вскочил с табурета.

— Ей нельзя в больницу, Нор!

— А куда ей можно с температурой сорок?!

— Как к ней попасть?

— Никак. Туда не пускают посетителей. Это эпидемия. В стране объявлен карантин, я думал, даже ты слышал…

— Бля, Нор, ты че, совсем охерел?!

Норов вдруг почувствовал, что он ужасно устал.

— Да, я совсем охерел, извини, — проговорил он ровным голосом, не глядя на собеседника. — Если других вопросов ко мне нет, то не мог бы ты скрыться куда-нибудь подальше?

— А че сразу на х…?! Я же тебя не посылаю!

— А ты пошли меня и исчезни!

— Да не собираюсь я никуда исчезать! Я за Аней приехал!

— Я хочу лечь. Не спал сегодня.

— Да мне е…ь, спал ты или нет! Ты мне толком объясни, что с Аней?!

Норов зажмурился и коротко помотал головой, чтобы не сорваться.

— Она в госпитале, в Альби. «Зачем ты послан был и кто тебя послал?» Черт, дальше не помню… Да толку его посылать, крокодила, если он не уходит! Спокойно, Кит. А, вот: «Добро и зло, все стало тенью. Все было предано презренью, Как ветру предан дольний прах». Нет, «дольный прах». У Пушкина — «дольный».

— Че-че? — переспросил Гаврюшкин. — Какой, бать, прах?! Ты сх — л, да?

— Я уже отвечал на этот вопрос. Сх — л, да. Что тебя еще интересует, добрый человек? Спроси и уходи.

— А у нее точно эта фигня?

— «Ты можешь ближнего любя, Давать нам смелые уроки, А мы послушаем тебя»… Может, все-таки врезать ему чем-нибудь тяжелым? В качестве смелого урока? А он послушает меня. Нет, добрый человек, у нее не эта фигня, у нее — ковид. Сказать по буквам или написать? Ты