Пиннеберг кисло улыбается:

– Возможно, господин немного преувеличивает свою выгодную покупку. Настоящее английское пальто за двадцать марок…

– Послушайте, молодой человек, не надо мне рассказывать, что мой партнер меня обманывает. Он человек честный, понимаете? – И толстяк горячится: – Мне не нужно, понимаете, чтобы вы порочили моего друга!

– Прошу прощения, – пытается сказать Пиннеберг.

Кесслер подглядывает, господин Янеке стоит за вешалкой, чуть правее. Но никто не помогает. Полный провал.

– Зачем вы раздражаете клиентов? – мягко вопрошает господин Янеке. – Раньше вы были совсем другим, господин Пиннеберг.

Но виновата система. С тех пор как ввели эту проклятую норму продаж, вся уверенность пропала. В начале месяца еще терпимо – у людей есть деньги, они покупают, Пиннеберг выполняет план и даже воодушевляется:

– В этом месяце уж точно не придется занимать у Хейльбутта.

Но потом наступает день, а то и два, когда покупателей нет вовсе.

«Завтра надо продать на триста марок», – думает Пиннеберг, уходя вечером из «Манделя».

«Завтра надо продать на триста марок» – это его последняя мысль перед сном, когда он уже поцеловал Ягненка на ночь и лежит в темноте. С такой мыслью не уснешь – она не отпускает.

«Сегодня надо продать на триста марок», – при пробуждении, за кофе, по дороге на работу, при входе в отдел – без конца:

– Триста марок.

Вот приходит клиент – ах, он хочет пальто за восемьдесят, – это четверть плана, ну же, решайся! Пиннеберг тащит все подряд ему на примерку, восхищается каждым пальто, и чем больше он нервничает (решайся! решайся!), тем холоднее становится клиент. Пиннеберг пускает в ход все приемы:

– У господина такой изысканный вкус, господину все идет…

Он чувствует, как клиенту становится все неприятнее, как он ему противен, но остановиться уже не может. И вот клиент уходит:

– Я еще подумаю.

Пиннеберг остается стоять, буквально сжимаясь внутри. Он понимает, что все сделал не так, но страх гложет его: дома жена и ребенок, денег и так в обрез, а что будет, если?..

Конечно, у него еще не все так плохо – Хейльбутт приходит, Хейльбутт – честнейший из честных, сам спрашивает:

– Пиннеберг, сколько?..

Он никогда не читает нотаций, не призывает взять себя в руки, не умничает, как Янеке и господин Шпаннфус. Он знает – Пиннеберг способен на это, просто сейчас не получается. Пиннеберг не жесткий, Пиннеберг мягкий, и, если на него давить, он теряет форму – распадается, становится ничем, кашей.

Но он не сдается, снова и снова собирается, у него бывают удачные дни, когда он на высоте и ни одна сделка не срывается. Тогда он думает – страх побежден.

А потом мимо проходят начальники и бросают на ходу:

– Ну, господин Пиннеберг, продажи могли бы быть и живее.

Или:

– Почему вы вообще не продаете темно-синие костюмы? Вы хотите, чтобы они у нас вечно лежали на складе?

Они проходят, скрываются, говорят следующему продавцу что-то еще. Хейльбутт прав – не стоит обращать внимания, это просто болтовня надсмотрщиков – они думают, что обязаны так говорить.

Конечно, не стоит обращать внимания, но разве можно это игнорировать? Вот Пиннеберг сегодня продал на двести пятьдесят, а тут появляется этот господин-организатор и говорит:

– Вы выглядите усталым, господин Пиннеберг. Посмотрите на своих коллег в Штатах – они вечером такие же бодрые, как утром. Keep smiling! Знаете, что это значит? Всегда улыбайтесь! Усталости не существует, уставший продавец – плохая реклама для магазина…

Он удаляется, а Пиннеберг яростно думает:

«Дать бы тебе в морду! В морду, сволочь!»

Но, конечно, он почтительно кланяется и улыбается, а уверенность снова улетучивается.

Ах, ему еще легко. Он знает нескольких продавцов, которых вызывали в отдел кадров – предупреждали или «воодушевляли», смотря по обстоятельствам.

– Вкололи первый укол, – шутят коллеги. – Скоро помрет.

Потому что дальше страх только растет – продавец знает, что после третьего «укола» конец: безработица, кризис, пособие – смерть.

Его пока не вызывали, но без Хейльбутта он бы уже давно «созрел». Хейльбутт – крепость, Хейльбутт неуязвим, Хейльбутт может сказать господину Янеке:

– Может, вы покажете мне, как надо правильно продавать?

На что господин Янеке отвечает:

– Прошу не говорить со мной в таком тоне, господин Хейльбутт! – И удаляется.

Но однажды Хейльбутт исчезает. Вернее, он был на работе, даже что-то продал, но в середине этого апрельского дня пропал – никто не знал куда.

Янеке, возможно, знал, потому что даже не спрашивал о нем. И Кесслер, наверное, тоже знал – он расспрашивал всех о Хейльбутте так нарочито, так злорадно, что было ясно – случилось что-то особенное.

– Вы не знаете, куда девался ваш друг Хейльбутт? – спрашивает он Пиннеберга.

– Заболел, – бурчит Пиннеберг.

– Ой-ой! Такой болезни я бы не хотел, – злорадствует Кесслер.

– Почему? Вы что-то знаете? – спрашивает Пиннеберг.

– Я? Ничего. Что я могу знать?

– Ну, вы же сказали…

Кесслер делает обиженное лицо:

– Я ничего не знаю. Просто слышал, что его вызывали в отдел кадров… Получил бумаги, понимаете?

– Чушь! – говорит Пиннеберг и очень громко бросает ему вслед: – Идиот!

С чего бы Хейльбутту получить расчет? За что увольнять лучшего продавца? Чушь. Кого угодно, только не его.

Но на следующий день Хейльбутта снова нет.

– Если завтра его снова не будет, я после работы зайду к нему домой, – говорит Пиннеберг Ягненку.

– Конечно, сходи, – соглашается она.

Но утром все проясняется. Сам господин Янеке вдруг снисходит до объяснений:

– Вы, кажется, дружили с этим… Хейльбуттом?

– Дружу, – воинственно отвечает Пиннеберг.

– Так… А вы знали, что у него были… странные взгляды?

– Странные?

– Ну, на наготу?

– Да, – неуверенно говорит Пиннеберг. – Он как-то рассказывал. Какой-то союз нудистов.

– Вы тоже в нем состоите?

– Я? Нет.

– Ну конечно, вы же женаты.

Господин Янеке делает паузу.

– Нам пришлось его уволить, вашего друга Хейльбутта. Он оказался замешан в очень неприятной истории.

– Какой? – горячо спрашивает Пиннеберг. – Не верю!

Господин Янеке лишь снисходительно улыбается:

– Дорогой господин Пиннеберг, вы не слишком разбираетесь в людях. Это видно по вашей манере продавать. – И заключает: – Очень неприятная история. Господин Хейльбутт продавал на улице свои обнаженные фотографии.

– Что?! – вскрикивает Пиннеберг.

Он, конечно, коренной берлинец, но чтобы кто-то продавал на улице свои голые фотографии – такого он еще не слышал.

– Но это так, – говорит господин Янеке. – Вам это, конечно, делает честь, что вы не отрекаетесь от друга. Хотя и плохо говорит о вашей проницательности.

– Я все равно не понимаю, – говорит Пиннеберг. – Фотографии на улице?..