Послав герольда в кастильо Ибн Эзра, он тут же отправил еще одного гонца – в Галиану, с коротенькой весточкой, где по-арабски, по-латыни и по-кастильски повторялось: «До завтра, до завтра, до завтра».

Узнав, что король вызывает его, Иегуда глубоко вздохнул. Чем бы ни завершилась эта аудиенция, все лучше, чем затянувшееся ожидание.

И вот они снова смотрели друг на друга в упор, и каждый открывал что-то новое в лице другого. Иегуда искал и находил в варварских чертах короля то, что могло понравиться Ракели, а король с немалым смущением улавливал в лице министра-еврея сходство с любимой женщиной.

– Сдается мне, мой эскривано, – с наигранной веселостью начал дон Альфонсо, – благодаря твоей рачительности мы теперь живем припеваючи и денег у нас хоть отбавляй. Так что я намерен наконец-то начать войну. Ты когда-то рассчитал, что для этого нужно двести тысяч мараведи. Могу я их получить?

Иегуда был готов к тому, что ему придется выслушивать и опровергать разные пустые выдумки, прежде чем перейти к обсуждению своего великого замысла. Поэтому он спокойно ответил:

– Ты можешь их получить, государь. Не забывай, однако, что в тот раз речь шла о походе против Арагона, а не против халифа.

В сущности, возражение эскривано даже обрадовало короля. Но он не хотел себе в том признаться и продолжал настаивать:

– Но если арагонцы намерены выступить в поход, почему бы и мне не сделать то же самое?

– Твой августейший брат, король Арагонский, не заключал перемирия с эмиром Валенсии, – возразил Иегуда.

– Со стороны человека, который навязал мне это несчастное перемирие, умнее было бы не упоминать о том, – буркнул Альфонсо.

На лице Иегуды не отразилось и тени волнения.

– Упоминай или не упоминай, но от фактов все равно никуда не денешься, – заметил он. – Мне, впрочем, слабо верится, чтобы дон Педро и впрямь отправился в поход. У моего родича дона Иосифа ибн Эзры достанет смелости растолковать своему королю неприятные истины. Он, конечно же, напомнит ему, что халиф скоро вернется с Востока в свою столицу и, очень возможно, нагрянет с войском в аль-Андалус, если Арагон начнет войну с Валенсией. Воевать в одиночку – для Арагона дело непосильное. И для Кастилии тоже.

Дон Альфонсо сидел, стиснув губы, нахмурив лоб. Каждый раз его надежды разлетались прахом при столкновении с одним сугубо практическим обстоятельством. Нечего и помышлять о войне, не примирившись с арагонским молокососом.

– Я знаю, государь, – вкрадчиво продолжал Иегуда, – в сердце своем ты лелеешь мысль о походе. Не сомневайся, мы с моим кумом доном Иосифом неустанно помышляем, как бы восстановить прочный мир между нашими коронованными повелителями.

Король раздражался все больше. Нет, даже всей семейке Ибн Эзра не под силу добиться примирения с Арагоном. И еврею это прекрасно известно. Уж не потешается ли он над ним, доном Альфонсо?

Иегуда заметил недовольство короля. Неподходящий, однако, он выбрал час, чтобы заступиться за франкских беженцев! Но он ведь дал клятву. И, кроме того, над Иегудой нависла угроза великого отлучения, он может стать изгоем, и времени ему отпущено совсем мало. И кто знает, когда он снова увидит короля? Он обязан все сказать сейчас.

И он начал свою речь.

Альфонсо слушал с мрачным видом. Наконец-то этот хитрый лис показал свое истинное лицо!

– Ты сию минуту уверял меня, – молвил король, – будто заботишься о том, чтобы я мог вступить в священную войну. И вдруг требуешь, чтобы я допустил в Кастилию твоих жидов! Так вот, выскажу все напрямик в твою нахальную рожу: ты пытаешься воспрепятствовать моему походу. Ты делаешь все возможное, чтобы помешать войне. Тебе очень не хочется, чтобы я примирился с арагонским молокососом и заключил с ним союз. Ты растравляешь в моей душе вражду к арагонцу, а твой куманек настраивает арагонца против меня. Вы все время лжете, все время хитрите. Вы всюду тишком, ползком, как и полагается жидам, ростовщикам, торгашам! – Король говорил тихо и внятно, не срываясь на крик, но именно потому слова его звучали особенно грозно.

А Иегуда думал: «Наверное, не следовало мне начинать этот разговор. И все же я обязан был сказать. Небеса слышали мою клятву, и ее нельзя взять назад». И, собрав всю свою храбрость, он отвечал королю:

– Ты несправедливо оскорбляешь меня, государь, а заодно и моего кума. Мы стараемся изо всех сил. Хоть силы наши в самом деле невелики. – Еще смелее Иегуда добавил: – Я знаю, кто способен добиться большего. Твоя королева. Она умнее всех нас. Обратись к ней, проси ее. Быть может, ей удастся склонить августейшего дона Педро к примирению.

Король шагал из угла в угол.

– Ты на редкость дерзок, сеньор эскривано, – огрызнулся он, и в приглушенном голосе зазвучала ярость.

А Иегуда продолжал с безрассудной отвагой (впрочем, терять ему было уже нечего):

– Предположим, твоя королева сумеет уговорить арагонского государя. Но так или иначе, на это уйдет еще несколько месяцев. Прости меня за то, что мой низменный купеческий рассудок не постигает, отчего бы нам не использовать это время и не привлечь в страну тех беженцев, о которых я уже сказал. У них тоже есть руки, тоже есть головы, и они способны принести нам пользу. Кастильские земли, государь, все еще пребывают в запустении после нескончаемых войн. Почему бы тебе не привлечь к благому делу этих переселенцев? Умоляю тебя, государь, не сбрасывай со счетов мои разумные доводы. Обдумай все как следует. Взвесь все.

Дону Альфонсо хотелось поскорей закончить неприятный разговор. Возможно, и даже весьма вероятно, что еврей прав. Король уже готов был уступить своему министру. Но тут ему пришло в голову: этот еврей разговаривает столь дерзко не потому, что имеются веские доводы в пользу этой его затеи с беженцами. Нет, он обнаглел совсем по другой причине.

– Возможно, твои доводы разумны, – сказал он с раздражением, – однако на них можно многое возразить, и ты сам о том знаешь.

Иегуда открыл рот, собираясь что-то сказать, но Альфонсо опередил его.

– Не желаю больше ничего слышать об этом деле! – заорал он как бешеный.

Однако, увидев побледневшее, потерянное лицо своего еврея, Альфонсо вспомнил о дочери этого самого человека, у которого сейчас такое лицо, и торопливо добавил:

– Ладно, не сердись, я все обдумаю – и возможные возражения, и твои доводы. – С прежней наигранной веселостью Альфонсо закончил: – Я не забуду все, что ты для меня сделал.

На этом они и расстались – король, вдруг пришедший в самое милостивое расположение духа, и еврей с