Надо заметить, самому дону Эфраиму многое во взглядах господина и учителя нашего Товии казалось сомнительным и чуждым, и все же он против воли поддался влиянию, исходившему от бледного седовласого человека, сжигаемого каким-то непонятным внутренним огнем. И когда тот, вопреки своему обыкновению, сам явился к нему, Эфраим с опаской и нетерпением ждал, что же скажет ему рабби.

И рабби Товия обычным своим тихим, невыразительным голосом поведал ему, что намерен покинуть Толедо и вернуться к франкским евреям. Грозящие им опасности все более сгущаются, и ему не верится, что община Толедо способна помочь в этой беде. Оставаться во Франции дольше нельзя, и так как сфарадская граница закрыта для беженцев, рабби собирается повести их в Германию, откуда пришли когда-то их отцы.

В душе Эфраима боролись самые противоречивые мысли и чувства. Число просителей, взывавших о помощи, все возрастало, и для альхамы было бы неплохо избавиться от подобных гостей, ведь от них исходила тем бо`льшая опасность, чем больше их прибывало в Толедо. Но будущее, ожидавшее беглецов в немецких землях, было крайне туманно. Император Фридрих, пожалуй, разрешит им переселение, но не следует забывать, что до сих пор евреи нигде не подвергались таким гонениям, как в Германии. Сам же император отправился в поход на Восток, а одного имени Фридриха вряд ли будет достаточно, чтобы защитить евреев. Рабби Товия понимал все это не хуже Эфраима. Но сжигавшее его религиозное рвение было столь сильным, что он не страшился, а с радостью готов был повести своих собратьев на муки и испытания. Возможно, ему, Эфраиму, все-таки подобает разубедить рабби?

Пока он молча размышлял над этими вопросами, Товия продолжал свою речь:

– Скажу тебе откровенно: мне даже по душе, что этот пресловутый Иегуда ибн Эзра не спешит подать нам помощь, какую обещал. Меня угнетала мысль, что руку помощи протянет мешумад, позором своей дочери заплативший за милость идолопоклонника. Я не приму ни денег его, ни помощи. Недаром написано: «Не вноси платы блудницы в дом Господа Бога твоего»[83].

Оттого что голос Товии был таким тихим, таким ровным, ненависть и презрение звучали еще отчетливее. Дон Эфраим про себя даже радовался, что его собственную неприязнь к Иегуде разделяет сей праведный рабби. Но, будучи человеком справедливым, он счел необходимым вступиться за Ибн Эзру.

– Если вам и способен помочь кто-то из наших собратьев в западном мире, – отвечал он, – это, конечно же, дон Иегуда, и в его доброй воле сомневаться не приходится. Подожди еще немного, господин мой и учитель. Проявив нетерпение и строгость, ты рискуешь закрыть гонимым братьям доступ в благословенную Кастилию.

Рабби Товия и сам уже раскаивался, что позволил гневу овладеть душой. Он согласился обождать еще какое-то время.

Дон Иегуда был очень подавлен. Он мучительно старался угадать, что-то теперь думают толедские евреи о нем и о Ракели. Должно быть, все испытывают к ним омерзение?

Беспокоился он и об Алазаре. Хоть юноша не сообщил ему о своем намерении перейти в христианство, Иегуда хорошо понимал, что для сына уже навеки закрыт путь к истинам еврейского учения и арабской мудрости. И виноват в этом он. Его обязанностью было не пускать сына ко двору этого короля-рыцаря, короля-солдата, а он сам подтолкнул его на опасный путь.

Вина, кругом его собственная вина! Он взвалил на себя тяжкое бремя вины. Он кичился своим высоким предназначением. Он сам себе внушил, что жертвует дочерью во славу Божию. Но Бог отверг его жертву, это становилось яснее день ото дня. Иегуда надеялся, что благодаря близости Ракели с Альфонсо ему легче будет осуществить свою задачу – поселить франкских беженцев в Кастилии. А на деле это новое обстоятельство только задерживало дело спасения и даже грозило все сгубить. Король его избегал, Иегуде не удавалось даже близко к нему подступиться, не удавалось и заикнуться о том замысле, который он лелеял в душе.

В таком настроении и застал его парнас Эфраим, который счел своим долгом известить Иегуду о намерениях рабби Товии.

Дон Иегуда пришел в смятение. Этот самый Эфраим бар Абба с самого начала сомневался в нем, а теперь он торжествующе объявляет ему в лицо, что и рабби Товия считает пустой болтовней все его посулы приютить в Кастилии гонимых сынов Израиля. Чем понапрасну дожидаться исполнения его обещаний, рабби решил, что лучше будет увести франкских евреев в небезопасные немецкие земли. И даже не посчитал нужным сам прийти и сказать ему об этом. Праведный муж сторонился его как зачумленного.

– Мне известно, что рабби Товия презирает меня всеми силами своего строгого, благочестивого, бесхитростного сердца, – молвил он с горечью и раскаянием.

– Ты давно уже заставляешь ждать нашего господина и учителя Товию, – ответил дон Эфраим. – Немудрено, что он решил искать спасения в другом краю. Знаю, обещание твое было искренним, но опасаюсь, что на сей раз Господь Бог не дал тебе своего благословения.

Иегуда вскипел, оттого что Эфраим столь откровенно упрекнул его в излишней самоуверенности. Но гнев навел его на одну мысль.

– Чтобы добиться сей привилегии, потребовалось больше времени, чем я ожидал, – признал он. – Неудивительно, что ты разочарован. И все же не забывай о том, как быстро все переменилось к худшему. Когда я предложил спасительный выход, речь шла о полутора, самое большее о двух тысячах беженцев. Теперь их насчитывается тысяч пять-шесть. Мне понятны твои сомнения – как можно пустить в страну такую толпу нищих? – На секунду он прервал свою речь, взглянул прямо в глаза дону Эфраиму и продолжил: – Но сдается мне, я все-таки нашел решение. Нельзя, чтобы наши собратья выглядели нищими, когда переступят кастильскую границу. Наша задача – сразу же снабдить их деньгами. Четыре золотых мараведи на каждого – думаю, этого будет достаточно.

Эфраим смотрел на него в полной растерянности.

– Ты сам только что сказал: целых шесть тысяч беженцев! – отчаянно пропищал он своим слабым голоском. – Где ты намерен раздобыть столько денег?

– Ты прав, – самым дружеским тоном ответил ему Иегуда. – Одному мне столько денег не наскрести. Я готов предоставить около половины – двенадцать тысяч золотых мараведи. А чтобы собрать оставшуюся часть, необходима твоя помощь, господин мой и учитель Эфраим.

Эфраим сидел перед ним, такой маленький и понурый, до подбородка закутавшийся в свой теплый плащ. Дерзкие