Когда Ракель в следующую пятницу собралась к отцу, Альфонсо сказал:

– Я не желаю, чтобы ты пробиралась в мою столицу тайком. Я не желаю, чтобы избранница короля Альфонсо пряталась от людей.

И Ракель повелела, чтобы ее несли в открытом паланкине. А сам Альфонсо распорядился, чтобы в Галиану прибыла его свита, которая и сопроводила пышный въезд короля в Толедский замок.

Паж Алазар пришел к королю с просьбой. Оруженосец Санчо без конца потешается над его чистой рыцарской любовью к прекрасной донье Хуане. Алазар намерен вызвать Санчо на поединок, а потому осмелился покорнейше просить короля пожаловать ему звание экюйе[82], чтобы он мог послать вызов.

По всей справедливости, юноша заслуживал такого повышения: он уже и так дольше положенного срока исправно выполнял свою службу. Но разве возможно сделать еврея оруженосцем?

– Послушай, мой Алазар, – любезно ответил ему король, немного подумав. – Ты, конечно же, обладаешь всеми достоинствами, каких ожидают от рыцаря, однако в нашей стране все рыцари – христиане.

Юноша покраснел.

– Я знаю о том, – молвил он. – Прежде чем предстать пред твои очи и просить тебя о милости, я долго пытал свою совесть, взвешивал все за и против. Я готов стать христианским рыцарем.

Альфонсо был удивлен, сбит с толку. Тысячи, десятки тысяч евреев предпочитали мучения и смерть, только бы не отрекаться от своей религии, а тут вдруг этот мальчик, которого никто ни к чему не принуждает, намерен сменить веру.

– Ты говорил с отцом? – задал он неловкий вопрос.

– Нет, – ни секунды не медля, ответил Алазар. И упрямо добавил: – Никто меня не уговаривал, но и отговорить меня никто не сможет.

Недоумение, охватившее Альфонсо, рассеялось. Выходит, жизнь при кастильском дворе, при его дворе, позволила этому юноше узреть свет истинной веры. И вдруг король ясно представил себе возможность, о которой раньше и не помышлял: что, если благодать снизойдет и на возлюбленную его Ракель? Почему бы и нет? Она ведь уже начинает понимать рыцарские идеалы, она новыми глазами смотрит на воинственное начало, которое прежде было совершенно чуждо ее сердцу. При одной только мысли о том, что ему, быть может, удастся привести Ракель в лоно истинной церкви, Альфонсо ощутил, как их связь наполняется новым, высшим смыслом, как страсть его перестает быть греховной. Стараясь наружно не выдать своего ликования, король спокойно ответил Алазару:

– Твои слова приятны моему сердцу. Однако, мой мальчик, я не богослов и не знаю, какие церемонии потребуются, прежде чем тебя допустят к Святому причастию. Я переговорю с доном Родригом.

Истолковав случившееся как добрый знак с небес, он решил побеседовать с падре заодно и о своем собственном нелегком положении. Первым делом, еще не сообщив дону Родригу о намерениях Алазара, он со всей откровенностью поведал о том, как сильно сам он привязан к донье Ракели.

– Только не говори мне, досточтимый отец, – с чувством продолжал он, стараясь упредить каноника, уже порывавшегося прервать его излияния каким-нибудь нравоучительным советом, – не говори мне, что сия страсть греховна. Если она и греховна, то это благой, упоительный грех, и я в нем не раскаиваюсь. – И он заключил свою исповедь пылким признанием: – Я люблю эту несравненную женщину больше всех благ на свете, и раз Господь ниспослал мне эту любовь, Он мне ее и простит.

Когда Альфонсо пришел к нему с исповедью, каноник про себя возблагодарил Господа, смягчившего сердце грешника. Но по мере того как король изливал пред ним душу, радость дона Родрига постепенно сменялась ужасом, ибо он понял, сколь велика и безумна сия страсть.

– Ты многословен, сын мой, – печально молвил он, когда Альфонсо замолчал. – Ты хочешь упредить меня, ибо не желаешь выслушивать строгие порицания, коих заслуживаешь. Но в душе ты и сам прекрасно понимаешь все, что я должен был бы тебе сказать. Ты знаешь это даже лучше, чем я.

Альфонсо, увидев, до чего опечален исповедник, тихо спросил:

– Отец мой, ужели благодать покинула меня? Ужели я обречен на вечную погибель?

И поскольку каноник удрученно молчал, в душе Альфонсо вновь взыграло упрямство.

– Что ж, в таком случае я сам желаю погибели, – беспечно продолжал он. – А кстати, куда отправились после смерти деды моих дедов, те короли, что не успели принять веры Христовой? – спросил он с вызовом. – Понятно куда. Так пусть и меня Господь пошлет к ним!

Родриг ответил ему кротко, несмотря на все отчаяние:

– Сын мой, не усугубляй своих грехов столь кощунственными шутками! Твои речи отдают язычеством, но в глубине сердца ты сознаёшь истину. Лучше поразмыслим вместе, что еще возможно сделать для спасения твоей души.

– Не стоит так убиваться, дорогой мой и досточтимый отец и друг, – утешил его король, по-мальчишески широко улыбаясь. – Господь милосерд и не станет судить слишком строго меня, многогрешного. Можешь быть уверен. Господь послал мне знамение. – И он рассказал про Алазара.

Каноник выслушал с чрезвычайным вниманием, и его уныние развеялось. Ему ли не знать, как закоснели в своих заблуждениях обитатели кастильо Ибн Эзра! Сам он даже не надеялся, что сумеет наставить на путь истинный кого-нибудь из их рода. Но дон Альфонсо, видать, и впрямь отмечен перстом Божьим – стоило ему взять юношу к себе в замок, и тот сразу проникся учением Спасителя! Подобная заслуга искупит многие проступки.

Видя, что дон Родриг расчувствовался, Альфонсо доверительно открыл ему мысль, что зародилась в глубине его гордого сердца.

– Подобно священнослужителю, король получил в дар от Бога тайное знание, не доступное никому другому, – молвил он. – Я убежден: Господь послал мне эту чудную женщину, дабы я пробудил ее к истинной жизни, спас ее душу.

Гордыня, звучавшая в словах Альфонсо, опечалила каноника, однако была здесь и крупица истины. Пути Господни неисповедимы. Может быть, пагубная страсть, в которой запутался король, и в самом деле обратится во благо, а не во зло?

Как бы то ни было, сейчас перед доном Родригом стояла нелегкая задача. Благое намерение Альфонсо спасти душу доньи Ракели не освобождало духовника от обязанности воспретить королю плотские сношения с так полюбившейся ему женщиной. Но дон Родриг отлично понимал, что король не подчинится такому запрету.

– Что же, весьма похвальная цель – привести донью Ракель в лоно церкви, сын мой и великий государь, – заметил он, –