и стал наблюдать за женщинами. Александра бросила на траву свою шляпу, и Мари, не переставая говорить, перебирала загорелыми пальцами белые шляпные ленточки. Прелестная была картина: сияло солнце, листва укрывала подруг сетью теней. Старшая – вся белизна и золото, неколебимо спокойная – смотрела на младшую, ласково улыбаясь, а та – загорелая, с полными губами, с мерцающими желто-карими глазами – весело смеялась и болтала не умолкая. Карл хорошо запомнил удивительные глаза маленькой Мари Товески и теперь с интересом их рассматривал. Карюю радужку усеивали необычные пятнышки цвета подсолнечного меда или старого янтаря. Одни были крупнее других, и казалось, в глазах играют пузырьки света, как в бокале игристого, – или мерцают искры, будто в раскаленном горне. Мари легко возбуждалась, с одного дуновения разгораясь маленьким и все же неистовым пламенем. «Какая жалость, – думал Карл. – Ей бы гореть так для возлюбленного. До чего странно порой складывается жизнь».

Вскоре Мари вновь вскочила.

– Погодите минутку, я хочу вам кое-что показать! – И она унеслась куда-то в гущу яблонь.

– Очаровательное создание! – негромко проговорил Карл. – Неудивительно, что ее муж ревнует. Но умеет ли она просто ходить или всегда бегает?

– Всегда, – кивнула Александра. – Я мало с кем знакома, однако уверена, что на свете единицы таких, как она.

Мари вернулась, неся в руках ветку абрикосового дерева с бледно-желтыми румяными плодами, и положила ее на траву рядом с Карлом.

– Абрикосы тоже вы посадили? Такие красивые деревца!

Он потер между пальцев шероховатые, как промокательная бумага, синевато-зеленые листья, похожие на березовые, с навощенными красными стебельками.

– Думаю, да. Это ведь те самые, цирковые, Александра?

– Расскажем? – откликнулась та. – Будь хорошей девочкой, Мари, сиди смирно и не порти мне шляпку, а я расскажу тебе историю. Очень давно, когда мне было лет шестнадцать, а Карлу двенадцать, в Хановер приехал цирк, и мы все вместе, с Лу и Оскаром, отправились поглазеть на цирковую процессию – на само-то представление денег не было. Мы ехали в хвосте за цирком до самого поля, а потом еще некоторое время стояли за оградой, пока в шатре не началось представление. Тогда Лу объявил, что мы выглядим дураками, торча снаружи посреди пастбища, и мы, очень грустные, вернулись в Хановер. На улице французский торговец продавал абрикосы по двадцать пять центов за пек[10]. Мы в жизни не видали таких фруктов. Родители дали нам немного денег на сладости, и я купила два пека, а Карл еще один. Все сразу повеселели! Косточки мы сохранили на память, а потом посадили, но к тому времени как Карл уехал, деревья еще не плодоносили.

– А вот теперь он вернулся и может попробовать свои абрикосы! – воскликнула Мари. – Замечательная история! Я вас немного помню, мистер Линструм, мы встречались в Хановере, когда дядя Джо привозил меня в город. Вы всегда покупали в аптеке карандаши и тюбики краски, а однажды, пока я ждала дядю, нарисовали мне птичек и цветы на оберточной бумаге. Я потом долго их хранила. Вы казались мне очень романтичным – такие черные глаза, да еще и рисовать умеете!

– Помню, – улыбнулся Карл. – Это в тот раз дядя купил вам механическую игрушку – качающую головой турчанку с кальяном?

– Да-да-да! Музыкальная шкатулка – такая красивая! Я знала, что нехорошо просить ее у дяди Джо – ведь он обязательно купит, потому что из салуна вышел в приподнятом настроении. Ему игрушка тоже понравилась – как он хохотал! Но дома тетя выбранила его за то, что он тратит деньги на глупости, когда по хозяйству столько расходов. А все-таки мы каждый вечер заводили шкатулку, и тетя смеялась до слез вместе с нами, глядя, как турчанка качает головой в такт музыке. Помнится, у нее было прехорошенькое личико и позолоченный полумесяц на тюрбане.

Карл и Александра просидели в гостях еще около получаса и уже собирались уходить, когда на ведущей к дому дорожке показался крепкий молодой мужчина в комбинезоне и синей рубашке. Он тяжело дышал, словно после бега, и сердито бормотал себе под нос. Мари бросилась к нему, схватила под руку и подтолкнула к гостям.

– Фрэнк, знакомься, это мистер Линструм!

Фрэнк снял широкополую соломенную шляпу, кивнул Александре и поприветствовал Карла, блеснув ровными белыми зубами. Докрасна загоревший, с густой трехдневной щетиной, он все же был красив, несмотря на гневное выражение лица, выдававшее нетерпеливую и вспыльчивую натуру.

Едва поздоровавшись с гостями, Фрэнк повернулся к жене и возмущенно заявил:

– Старуха Хиллер опять пустила свиней в мою пшеницу! Говорю тебе, еще раз – и я иду в суд!

– Фрэнк, у нее ведь никого нет, только хромой мальчик. Она справляется как может, – примирительным тоном объяснила Мари.

Александра предложила:

– Почему бы вам не помочь ей укрепить изгороди, чтобы свиньи не разбредались? В конечном счете сэкономите время.

Фрэнк напрягся.

– Нет уж, обойдется. Я держу свиней в загоне – и остальные пусть держат. Раз Луис чинит обувь, может починить и изгородь.

– Возможно, – спокойно согласилась Александра. – Но иногда помощь соседям окупается. До встречи, Мари, жду тебя в гости.

С этими словами она решительно зашагала прочь. Карл последовал за ней.

Фрэнк зашел в дом и бросился на диван лицом к стене, сжав кулаки. Мари наклонилась над ним и ласково погладила по плечу.

– Бедный мой Фрэнк, так бежал, что голова разболелась! Давай-ка я сварю тебе кофе.

– Ну а что мне делать? – вскричал Фрэнк. – Пусть старухины свиньи топчут мою пшеницу? Для этого я работаю как проклятый?

– Не переживай, Фрэнк, я снова поговорю с миссис Хиллер. Честное слово, в прошлый раз, когда свиньи разбежались, она едва не плакала, до того ей было стыдно.

Фрэнк рывком перевернулся на другой бок.

– Опять ты заодно с ними против меня! Все знают: можно взять и сломать мою сенокосилку, топтать мою пшеницу – ты и слова не скажешь!

Мари поспешила на кухню. Когда она вернулась с чашкой кофе, Фрэнк уже крепко спал. Она села рядом и очень долго смотрела на него, глубоко задумавшись, а в шесть ушла ужинать, тихонько закрыв за собой дверь. Мари всегда жалела мужа, когда он так распалялся, и сочувствовала соседям, которым приходилось терпеть его грубость и вздорность. Она прекрасно понимала, какого труда это стоит, и сознавала, что люди терпят Фрэнка только ради нее.

VII

Отец Мари, Альберт Товески, принадлежал к числу образованных выходцев из Чехии, прибывших на Запад в начале 1870-х годов. Он поселился в Омахе и со временем приобрел среди своих соотечественников репутацию мудрого и