Дальше сквайр не пошел, сочтя, что худшей участи просто не бывает.

Ладони миссис Пендайс легли на лацканы его сюртука, голова поникла, к щекам прихлынула кровь, к глазам – слезы. И в этом нервическом состоянии тело миссис Пендайс сделалось горячим, и благоуханным, и восхитительным, словно она снова была молода, как на портрете, под которым они стояли.

– Даже если я тебя попрошу, Хорас?

Лицо сквайра побагровело. Он сжал кулаки, он колебался.

– Нет, Марджери, – наконец выдавил он хрипло. – Это… это… Я не могу, и все тут!

И, отстранив жену, он вышел.

Миссис Пендайс глядела ему вслед, сплетая и расплетая пальцы, которые он отнял от лацканов своего сюртука.

Глава 9. Беллью склоняет голову перед истинной леди

Тишина царила в «Соснах». В безмолвном доме, где использовались только пять комнат, старый слуга, уединившись в буфетной и усевшись на деревянный стул, читал статью из «Сельской жизни». Некому было отвлечь его, ведь хозяин спал, а экономка еще не пришла, чтобы приготовить ужин. Читал слуга сквозь очки, медленно – будто вытравливал каждое слово на табличках своего разума. Статья касалась анатомии неясыти. «Неясыть обыкновенная, – читал слуга, – имеет манубриальное строение грудной клетки; вилка, не соединяющаяся с килем грудной кости, состоит из двух стилетов, кончики которых не смыкаются, в то время как задний край грудной кости представлен двумя парами отростков с бороздками между ними». Старый слуга сделал паузу. Его усталые глаза, мигая от бледного света, смотрели на узкое зарешеченное окно. С наружной стороны, на подоконнике, сидела какая-то пичужка, но, перехватив человеческий взгляд, тотчас упорхнула.

Старый слуга продолжал читать: «Птерилии у рода сипух изучены не до конца, однако известно, что сипуха, как и неясыть, имеет предплюсневую петлю и отличается манубриальным строением грудной клетки, ибо ее ключицы не образуют вилку и не смыкаются с килем; задний край грудной кости снабжен отростками и бороздками, аналогичными тем, что представлены у неясыти». Вновь старый слуга остановился, и вновь его взгляд выразил удовлетворение и покой.

На втором этаже, в маленькой курительной комнате, в кожаном кресле спал его господин, вытянув ноги в пыльных сапогах для верховой езды. Рот его был закрыт, но с одного боку, оттопыривая губу, с легким мерным присвистом вырывались струйки выдохов. На полу возле кресла стоял пустой стакан, между ног спящего помещался испанский бульдог. На полке, прямо над головой, лежало несколько потрепанных пожелтевших книжек с претенциозными названиями, сочиненных авторами в минуты беспечности. Большую часть стены над камином занимало изображение мистера Джоррокса[78], понуждающего лошадь пересечь ручей.

По лицу Джаспера Беллью сразу было видно: вот человек, который с целью уйти от себя самого проделал огромный путь, и завтра ему предстоит ускакать еще дальше. Спал он отнюдь не безмятежно: на мертвенно-бледном веснушчатом лице с высокими скулами двигались песочного цвета брови, усугубляя своей активностью пару резких морщин, и то и дело спящий кроил такую мину, словно во сне брал барьер.

На конюшне, позади дома, та, что нынче носила на себе это тощее долговязое тело, подобрала последние зерна из яслей, подняла морду и просунула нос сквозь решетку, чтобы взглянуть, что поделывает тот, кто нынче, в самый зной, не носил на себе хозяина. Увидев, что он бодрствует, она тихонько фыркнула, сообщая ему о близкой грозе. Все остальные обитатели конюшни не шелохнулись; мертвое безмолвие стояло в аллее, и спал в притихшем доме хозяин.

Зато старый слуга, примостившись на краешке деревянного стула в буфетной, прочел фразу: «Эта птица чрезвычайно прожорлива», поморгал и сморщил рот, как бы говоря: наконец-то хоть что-то прояснилось…

Миссис Пендайс тем временем шла через луг. На ней было самое очаровательное из ее платьев – креповое, дымчато-серое, – и она с тревогой поглядывала на небо. На западе зарождалась гроза; солнечный свет стал неестественно белым, деревья на лиловом фоне казались исчерна-зелеными. Все замерло, не трепетали даже тополя; лиловая туча, вроде не двигаясь, набухала со зловещей быстротой. Миссис Пендайс обеими руками подхватила юбки и ускорила шаг, мимоходом отметив, что коровы жмутся к изгороди.

«Какая жуткая туча! – думала миссис Пендайс. – Хоть бы мне успеть в «Сосны» прежде, чем она разразится!»

Страх за платье подгонял ее, но сердце билось так часто, что она была вынуждена остановиться. А вдруг она найдет капитана Беллью в нетрезвом виде? Миссис Пендайс вспомнились его горящие глазки; как они были страшны в тот вечер, когда капитан Беллью ужинал в Уорстед-Скейнс, перебрал с вином и на обратном пути вывалился из своей двуколки! Поистине капитан Беллью приобрел уже флер этакого мятежника, возвышенного бунтаря-одиночки.

«А если он будет со мною груб?» – подумала миссис Пендайс. Вернуться с полпути она не могла, и потом, она желала – желала всей душой, – чтобы эта история отошла в прошлое. На перчатку ей упала первая капля дождя. Миссис Пендайс пересекла дорогу, отворила ворота и, косясь на небо, почти побежала по подъездной аллее к крыльцу. Лиловая туча, словно погребальный покров, легла на древесные кроны, и они закачались и застонали, несогласные со своей судьбой. Капли теплого ливня стали чаще. Небосклон рассекла молния. Миссис Пендайс взлетела по ступеням крыльца и закрыла ладонями уши.

«Сколько это будет продолжаться? – думала она. – Как же страшно, Господи!..»

Дряхлый слуга с морщинистым лицом внезапно распахнул дверь: ему хотелось поглядеть на грозу, но, увидев миссис Пендайс, уставился на гостью.

– Дома ли капитан Беллью?

– Да, мэм. Хозяин у себя в кабинете. Гостиная у нас временно заперта. Жуткая гроза, мэм, ох какая жуткая! Не угодно ли присесть и обождать минутку, покуда я доложу об вас хозяину?

Миссис Пендайс оказалась в сумрачном холле с низкими сводами; вообще весь дом был какой-то приземистый и сумрачный, и попахивало тут гнилой древесиной. Миссис Пендайс не присела, а встала под композицией из трех лисьих голов, на которых помещались два охотничьих хлыста со свисающими петлями. При виде несчастных лисиц миссис Пендайс подумала: «Бедный капитан Беллью! Как ему, наверное, здесь одиноко!»

Что-то прильнуло к ее ногам, и миссис Пендайс вздрогнула. То был всего-навсего огромный бульдог. Миссис Пендайс наклонилась, чтобы погладить его, и, раз начав, уже не могла остановиться: как только она отнимала руку, пес прижимался к ней, и она очень