еду водой из крана и с наслаждением вытянулся на кровати. Но даже крайняя усталость не сморила его — верх взяла привычка военного времени не засыпать, прежде чем не прослушает вечернюю сводку с фронтов. И вот наконец: «…наши войска, ведя ожесточенные бои с противником, продолжали продвигаться вперед и заняли Клин, Ясную Поляну южнее Тулы, Дедилово и Богородицк юго-восточнее Тулы». Это значило, что славному городу оружейников Туле уже не угрожает опасность. Тула, Ясная Поляна… Эти места он знал. В пригороде Тулы, на Косогорском металлургическом заводе, работал его друг детства Алексей Житков. Навещая его, непременно заглядывал в Ясную Поляну — там рукой подать. За полтора часа прогулочным шагом доходили. Так вот, оказывается, как близко подобрался враг к Туле! А что осталось от Ясной Поляны, этой святыни человечества? Наверное, одни кирпичи да пепел. Мир до сих пор не знал вандализма, подобного гитлеровскому. Выкалывать глаза военнопленным, сжигать дома вместе с людьми, на глазах у матери скопом насиловать девочку-подростка — не массовое ли это безумие?
Проснувшись по привычке ровно в шесть, стремительно вскочил с постели, чтобы идти на завод, но, вспомнив, где находится, снова с удовольствием забрался под одеяло и заснул без обычной в предсонье путаницы мыслей.
Стрелки часов показывали уже половину десятого, когда он поднялся. Наспех побрившись и не успев даже перекусить, заторопился в главк, который размещался рядом с гостиницей в четырехэтажном, красного кирпича здании.
Коридор первого этажа, где находился отдел кадров наркомата, был запружен эвакуированными, получавшими назначения на заводы. Когда Николай попал в эту гущу и услышал, как, обсуждая возможности назначения, люди называли одни и те же заводы — Магнитка, Кузнецкий, Нижнетагильский, Челябинский, «Амурсталь», Петровск-Забайкальский, он, как никогда раньше, ощутил масштабы потерь, понесенных отечественной металлургией, тем более что основную тяжесть снабжения оборонной промышленности металлом несли на себе Магнитогорский и Кузнецкий комбинаты. Остальные были небольшие и маломощные.
Никто здесь не говорил громко, не было видно улыбок, не было слышно смеха. Люди вели себя, как после похорон. Прислушался к разговору, который завели вполголоса двое.
— Тебя что в Комсомольск тянет?
— Жизнь там пока не тронута войной. В продуктах недостатка нет, можно и запасы сделать.
— Чудак ты, право. Япошки-то зашевелились. Попадешь из кулька в рогожку, с одного фронта на другой.
— А ты куда надумал?
— В Магнитку.
— Вот ты настоящий чудак. Там нашего брата столько напихано, что начальники цехов оказались на побегушках. Сменными диспетчерами работают.
Николай протиснулся дальше и, к своему удивлению, увидел одиноко привалившегося к стене Стругальцева, у которого был помощником в Макеевке. Этот уже далеко не молодой человек с крупным лбом и упрямым подбородком, сочетавший в себе задор юности и выдержку зрелости, в любых ситуациях умевший сохранить бодрость духа, сегодня выглядел больным. Даже стекла очков не придавали блеска тусклым глазам.
— Корней Никифорович!
Медленно, словно каждое движение давалось с трудом, Стругальцев повернулся на оклик. Увидев своего бывшего подчиненного, особой радости не выказал.
— A-а, беглец, здравствуй. — И вяло пожал руку.
— Ну вот, Корней Никифорович, и сбудется ваша мечта. Попроситесь на небольшой заводик, будете рыбку ловить…
— Издеваться вздумал. — Голос Стругальцева дрогнул.
— Ничуть. Предупредить хочу, — поторопился загладить свою бестактность Николай, поняв, какую боль причинил этому выжатому до предела человеку, и принялся рассказывать, как, наслышавшись о спокойной жизни на уральских заводах, забился в глухомань и до сих пор пожинает плоды своей доверчивости. На старом маленьком заводе работать, как оказалось, неизмеримо тяжелее, чем на большом. Трудно с запросами века нынешнего хлебать прелести века минувшего.
Стругальцев воспринял эти слова как упрек в свой адрес, но принять его не захотел.
— Ну, знаешь, я-то ни при чем, что ты в такую дыру угодил, — агрессивно пробурчал он.
Не научился Николай сглаживать острые углы, даже когда следовало бы. Сказал что думал:
— В том, что сбежал, Лариса виновата, а в том, что туда сбежал, — вы. Тишь, да гладь, да божья благодать, рыбка, грибы-ягоды…
Можно было обидеться на такой ответ, но у Стругальцева не нашлось сил и на это. Только кивнул с выражением скорби. Решив, что состояние его вызвано не столько усталостью, сколько личными обстоятельствами, Николай осторожно осведомился о семье.
— Семья со мной, доехали благополучно, если можно назвать ездой истязание в сорок суток. — Стругальцев достал из кармана кожаный портсигар, раскрыл его, и едва успел сунуть в рот папиросу, как протянувшиеся со всех сторон руки расхватали весь запас.
Николай не стал больше ни о чем расспрашивать Стругальцева, но тот, сделав подряд несколько жадных затяжек, заговорил сам:
— Признаться тебе, Николай, что меня еще подсекло? Всегда был уверен, что понимаю людей, чувствую, кто чего стоит, а оказалось — ничего подобного. Вот в тебе не ошибся. А в других… Как, например, ты расценивал Феофанова?
— Парень — первый сорт. Только пробивной, пожалуй, сверх меры.
— А Родичева?
— Всегда был себе на уме, а как отца посадили — и вовсе чужеватым стал.
— Вот-вот, я тоже так считал и потому на демонтаж четырехсоттонных кранов первосортного поставил, а на завалочные машины чужеватого. И просчитался. Родичев из цеха сутками не выходил, машины догола раздел, черта с два ими фрицы воспользуются, а Феофанов лынял, лынял, моторы оставил и сам остался. Да еще других подговаривал.
— Сказал бы кто другой — не поверил бы, — признался Николай.
Замолчали, потому что заинтересовались вспыхнувшим рядом спором.
— Мы рванули так, что немцам его не восстановить!
— А нам, когда вернемся? Ты что, на веки вечные сюда собрался?
— Новый построим.
— Ну и идиоты! Вы против кого сработали? Против немцев или против себя? Вернемся — и что? Все сначала? С нулевой отметки?
Стругальцев притянул к себе Николая за лацкан пиджака.
— Слышал? Вот уж действительно: нет в душе у русского человека того уголка, где бы умещалось чувство меры. — Не найдя глазами урны, смял окурок, бросил в угол и по-свойски обнял Николая одной рукой. — Слушай, попросись в Чусовую. Цех небольшой, но весьма важный. План имеет. Не по стали — по шлаку. Да, да, мартеновский шлак у них основной продукт, гораздо дороже стали стоит — ванадия много содержит. Воткнись кем-нибудь, а там я тебя вытащу.
Николай был не прочь работать с человеком, который пестовал его и выдвинул своим помощником, но как ему, провинившемуся, просить об этом наркома? Пришлось рассказать Стругальцеву, в какую историю влип, и тот согласился, что в таком положении высказывать свои желания бесполезно.
Из приемной наркома Николай вышел совсем расстроенный. Оказалось, что ночью нарком срочно выехал в Магнитогорск и когда вернется
