– Убирали?

– Ну так называется. Чтобы мыли, и всё остальное. Одёжку нужно взять для него. В чём хоронить-то? Костюм есть?

Я задумалась:

– Свадебный есть, помните, тёмно-серый такой.

– Сгодится. Возьми и бельё, и туфли, – она поднялась, закрутившись, подошла к спальне, посмотрела на приклеенную бумажку, – ой, так не войти же.

– Сказали, что сегодня кто-то придёт отклеить, – я вспомнила разговор в полиции, – или завтра.

– Ясно. Так денег сколько? И друзей обзвонить нужно. – Она рада была заняться делами, это отвлекало от тяжёлых мыслей.

– О деньгах не беспокойтесь, и свои заберите, Дима… – мне странно было произносить его имя, – он и нам оставил.

– Сыночек мой родной, – Галина Ильинична закусила губу, – готовился, что ли? Что произошло-то, Марин? Как же он так?

Я знала, что она рано или поздно спросит, и была готова:

– Ничего. У нас всё было хорошо. За исключением здоровья Егора. Может, это его и подкосило.

– Может, – свекровь задумчиво посмотрела в окно, – ну да нечего рассиживаться. Гроб выбирать вместе будем?

От этой мысли мне стало не по себе:

– Любой. Выберите любой. И… – я вспомнила, что однажды, года три назад мы, смеясь, заговорили о смерти и обсуждали похороны. Он тогда сказал, чтобы его ни в коем случае не опускали в землю. «Да ну, будут меня черви жрать. Сожги к чертям, а пепел на помойку выбрось», – будем кремировать. Он так хотел.

– Кремировать? – Галина Ильинична о чём-то размышляла. – Так, может, тогда к маме и подхороним потом? Будут они вместе. Всё лучше.

Я вспомнила, как муж любил свою бабушку, и эта неожиданная мысль мне понравилась.

– Хорошо. Давайте так и сделаем.

Она улыбнулась, шагнула ко мне и похлопала легонько по плечу:

– Спасибо, Мариночка.

«За что?»

В эту ночь я уснуть не могла. Крутилась, вертелась ужом на втором ярусе детской кровати, боясь разбудить Даньку, спящего внизу.

Сон приполз за мной уже под утро – тревожный и гадкий, сыплющийся клочками полувоспоминаний, полувидений с Диминой улыбкой и нежными руками Семёна.

Разбудил меня звонок в дверь – на часах было начало девятого.

– Кто в такую рань-то?

Разумеется, подскочил и Данька, и Галина Ильинична.

Это пришли из полиции – распечатывать спальню. Сорвали бумажку, пару минут повозились и вышли:

– Можно пользоваться.

– Спасибо.

– Вы можете вызвать специальную службу, – молоденький лейтенант скосил глаза на дверь, – которая убирает… ну после таких случаев, вот, – он порылся в кармане и достал визитку, – возьмите.

– Спасибо. – Я автоматически её приняла.

– До свидания, всего хорошо, – лейтенант, потупившись, протиснулся в прихожую, – и держитесь.

– Да-да, до свидания.

Я посмотрела на открытую дверь спальни – мне даже заходить туда не хотелось, не то что «пользоваться».

Данила закрылся в детской, пытаясь сделать вид, что этой комнаты вообще не существует.

Но зайти туда всё равно пришлось, и первой была свекровь.

– Ага, открыли уже, – она шагнула за порог, и сразу к шкафу, не глядя на беспорядок и разобранную кровать, – где костюм-то его? А белой рубашки нет?

Глава 28

В морг я ехала на своей синенькой машинке, вспомнив, как оно – за рулём. Оказалось, что отлично. И мельком подумала: „Тойоту” нужно продать».

С удивлением всё чаще и чаще я обнаруживала, что мысленно перестраиваю жизнь, будто перекладываю кирпичи, безжалостно вычёркивая отовсюду Диму.

Боль накатывала волнами, когда я, неожиданно цепляясь за какую-нибудь мелочь, вспоминала нашу жизнь «до», и толком не могла определить, до чего именно, просто «до». Когда мальчишки были маленькими и все здоровы, когда мы вместе хоронили моих родителей и он был опорой и поддержкой, до его идиотской новой работы, после которой всё посыпалось к чертям.

Последний год будто бы разметал нашу жизнь в пыль – ничего не осталось.

Разве что беременная его ребёнком Светка.

Несколько раз я спрашивала себя – действительно ли был разговор с ней или мне примерещилось? Единственное, что было свидетельством, – деньги в белом непрозрачном пакете, которые она мне всучила. Много денег.

Егору хватит и на операцию, и на химию после.

– Возьмите, – человек в тёмно-синей больничной форме вручил мне едко пахнущую ватку, – нашатырь.

– Да я… мне нормально. – Я попыталась слабо отстраниться.

– На всякий случай. – Он настойчиво протянул мне белый клочок.

Молодой, лет до тридцати, но уже лысый, с бледными, словно обесцвеченными, но серьёзными и внимательными глазами.

Никогда не боялась покойников и относилась к мёртвым телам совершенно хладнокровно, но сейчас… хорошо, что мне всучили нашатырь.

– Сначала опознание, – работник морга подвёл меня к металлическому столу, на котором лежало тело, укрытое голубоватой простынёй, – я открою лицо, и вы убедитесь, что это ваш муж.

– Понятно. – Я поднесла ватку к носу. Мне не было плохо, так, на всякий случай.

Как всё-таки смерть искажает черты лица. Даже спящий человек, расслабленный и спокойный, выглядит совсем иначе. Мёртвый – это не человек, это тело. Человеческое тело. Предмет.

Но это был он, Дмитрий Клеверов, мой муж.

– Да, эт-то он. – Я запнулась.

– Хорошо, – кивнул парень и закрыл лицо обратно.

– Погодите, – я посмотрела в светлые глаза, – пожалуйста. Можно я побуду немного с ним?

– Конечно, – он отступил на шаг, – только если будете открывать тело дальше, не пугайтесь, на шее будет странгуляционная борозда, след от удушения. Это выглядит неприятно. Вы как?

– Ясно. Да, всё хорошо. – Я показала ватку.

Он вышел. А я осталась с Димой наедине. С его трупом. Внимательно вглядывалась в лицо, пытаясь разглядеть знакомые черты, которые когда-то умели смеяться, хмуриться, сердиться, любить. Холодная кожа была резиновой на ощупь, волосы остались гладкими. Оброс без меня. Нос и подбородок будто бы заострились.

Я аккуратно сдвинула простыню – на шее была серо-синяя полоска, вдавленная в кожу.

У меня вдруг перехватило дыхание. Голова закружилась, и я ухватилась руками за скользкий стол. Перед глазами возникла картинка:

Дима в нашей спальне, снимает лампу с крюка, кладёт на кровать, вешает верёвку, вяжет петлю, проверяет, выдержит ли верёвка его крупное тело… О чём он тогда думал? Что чувствовал?

…и всё это пока его сын в соседней комнате играет в компьютерную игрушку, сидя в наушниках.

А потом Даня, видя, что в спальне горит свет, заходит посмотреть, всё ли в порядке…

Злость кипятком обожгла изнутри.

– Скотина! Мерзкий подонок!

Сердце сжалось – стало безумно жаль сына. Он-то здесь при чём? Разве он заслужил такое увидеть? Разве хоть кто-нибудь заслуживает такого?

Да, теперь у нас были деньги, но стоили ли они той цены?

Я закрыла его лицо простынёй и, не оборачиваясь,