– Затем. – Я старалась говорить мягко, но видела, как он ощетинился.

– Н-не надо меня н-никуда запи-писывать.

– Ты заикаешься, – мне хотелось, чтобы он отвлёкся, – и, похоже, у тебя компьютерная зависимость.

– Я н-никуда не пойду. – Он не отрывался от игры.

Я подошла и закрыла крышку ноутбука.

– Мам! – вскричал он. – Ну ты чт-то, блин, в-вообще?!

– Ничего! – Я смутно чувствовала, что меня несёт не туда. – Да-ни-ла! У те-бя проблемы! У нас проблемы!

Страх затягивал меня чёрной воронкой, и я мало понимала, что говорю:

– Да-ня, ты за-и-ка-ешь-ся!

– Д-да, мать твою, и ч-что?! – Он кричал. – Ч-что ты хочешь от меня? Ч-что т-тебе н-надо? Ч-т-то в-вам всем от м-м-меня н-надо? Я т-тоже хочу сдохнуть, сд-дохнуть, как от-тец, с-сдохнуть! С-с-сд-дохнуть!!

На крики прибежала Галина Ильинична.

– Что случилось? – смотрела то на меня, то на сына перепуганными глазами.

– Д-да н-н-ничего!! – продолжал кричать он. – Н-н-ничего! Отвали-и-те вы!

Он оттолкнул меня и вышел в коридор.

– От-ва-ли-те все от ме-ня! – Схватил кроссовки и стал обуваться.

– Ты никуда не пойдёшь! – перепугалась я, – Даня, ты слышишь?

Я подошла и встала спиной к двери.

Данила схватил куртку:

– От-тойди!

– Нет! – Я смотрела на него внимательно.

– От-т-т… – он хватал ртом воздух, пытаясь сказать слово, – от-т-т-т-т…

Опёрся рукой о стенку, сгибаясь:

– Отттт… М-мам!

– Нет!!

– Отт-т-т!!! – Он с размаху ударил кулаком в стену.

– А! – Я вскрикнула и подскочила к нему, повисла на руке, второй схватила его за шею.

– Даня, Даня, Данечка, Даня! – за спиной у меня заверещала писклявым голосом свекровь.

– М-м-м-м… – взвыл он, отпихнув меня, и снова впечатал в стену окровавленным уже кулаком. И ещё…

– Вызывайте скорую, – гаркнула я, глядя на Галину Ильиничну, – быстро!

Я снова повисла на нём, пытаясь сдержать.

– Ой! Ой-ой-ой-ой… – причитала свекровь.

Через час я сидела и тупо смотрела в стену, моргая, как сова.

– А что же вы хотели?! – Пожилая врач, приехавшая на вызов, мотала головой. – Такие травматичные события не проходят бесследно.

– Да-да. Да, – я повернулась к ней, – конечно.

– И всё-таки я бы вам рекомендовала стационар, – она чуть дотронулась до моей руки, – полежит немного ваш парнишка, подлечится.

– Мы справимся. – Я старалась говорить убедительно, но на самом деле совершенно не была уверена в своей правоте.

Доктор настаивала не только на психоневрологическом стационаре, но и говорила о том, чтобы съездить в травмпункт – Данькина рука, едва не размолотившая стену, выглядела весьма плачевно.

Сам Даня признал, что «на него нашло» и что он был «сильно не прав», и, похоже, изрядно испугался сам.

Ему укололи успокоительное, а Галине Ильиничне накапали внушительную дозу корвалола. Мне тоже предлагали – я отказалась.

Когда «Скорая» уехала, я сидела рядом с ним и гладила по голове, пока он засыпал на нижнем ярусе кровати.

– Я н-не хотел мам, я н-н-е хотел, – бормотал он, и слёзы текли по щекам, – н-н-е хотел. Прости меня. Я…

– Ш-ш-ш-ш, – я легонько проводила по вихрастым волосам, – тихо-тихо, мой маленький, ш-ш-ш-ш… засыпай. Всё будет хорошо. Я с тобой. С тобой. Всё будет хорошо.

Когда он уснул, я не раздеваясь забралась на верхний ярус.

«Сейчас выдохну немного и пойду помоюсь».

А через пару минут меня расталкивала свекровь:

– Марин, Ма-рина… вставай, тебе нужно в милицию идти.

– Что? – не поняла я спросонья.

– В милицию, – её лицо оказалось передо мной, – ну в полицию.

– Куда? – Я села, чувствуя, как к голове приливает кровь.

– Ты всё спишь и спишь. Я уж волноваться начала, – она отступила на шаг и наклонилась над Данькиной постелью, – и ты, дружок, просыпайся, будем завтракать.

– Пусть спит, – шикнула на неё я, – не трогайте его.

– Ладно-ладно, – неожиданно легко согласилась она.

– Встаю. – Я тёрла глаза, не веря в то, что утро могло наступить так быстро.

За окном было светло. Промокшие до кончиков веток деревья посверкивали искристыми каплями, провозглашая новый день.

Мне хотелось зарыться в кровать и проспать ещё как минимум столько же, а лучше – больше.

В полиции мне сказали, что дело они вскорости закроют, из-за «отсутствия состава…» и исходя из заключения криминалиста, плюс предсмертная записка, следовательно – «самоубийство налицо». Все были вежливы и проявляли сочувствие. Честно говоря, я ожидала более циничного отношения, но все были сочувственно-вежливы и спокойно делали свою работу – выдали справку, по которой я могу в морге забрать тело и похоронить мужа.

«Забрать тело», «суицид». Странные фразы, непривычные. В моём лексиконе их раньше никогда не было.

От Восстания я шла пешком по весёлому умытому городу, прозрачный воздух струился между старыми домами, миру было всё равно. Он жил и шлёпал отрывистыми минутами дальше, вперёд в необозримое светлое «завтра».

Мобильник оповестил о приходе сообщения. Писал Семён.

«Привет. Я помню, что мы договорились о радиомолчании, но я волнуюсь за тебя. Как ты, Марина?»

Я швырнула телефон в сумку и зашагала быстрее. Воспоминания стучались в лопатки – эти невозможные его карие глаза, которые смотрели на меня с любовью и восхищением, его гладкие сухие ладони, аккуратные пальцы, дотрагивающиеся до моего живота легко-легко… Тьфу! Успокойся! Слышишь, у-с-по-кой-ся! Он ни в чём не виноват. Абсолютно ни в чём.

Незаметно я почти дошла до Александра Невского, вынула мобильник и быстро ответила: «Всё в порядке. Насколько это может быть. Не волнуйся. Я как-нибудь позвоню».

По проспекту грохотали машины, я свернула к Лавре, где потише. Прислонившись к стене храма и подышав, я мысленно помолилась богу, в которого не верила никогда. Потом набрала Егора и сказала, что его папа умер.

Откровенно говоря, мне было страшно. После вчерашней истории с Даней разговаривать с младшим, который в больнице, мне было очень волнительно.

– Я знал.

– В смысле? – Я опешила.

– Ну, мам, такие вещи как-то знаешь, что ли, – он говорил тихо.

– Как ты это можешь знать? – Необъяснимая и неприятная дрожь поселилась внутри от его слов.

Он подыскивал слова:

– Тебе было очень плохо, я видел.

– Наблюдательный ты мой. – Я даже не знала, что на это ответить.

– Я же художник, – просто сказал он, – привык вглядываться. И замечать.

Помолчали.

– Как вы там?

– Как ты там?

Мы спросили друг друга одновременно. И коротко рассмеялись.

– Держимся, – ответила я, – Данька тоже старается. – Незачем ему знать всё.

– Держусь, – ответил он, – Таня хорошая. И симпатичная. Я скучаю по папе. Уже скучаю.

– Я… тоже, – слова дались трудно.

Впервые за эти сумасшедшие пару дней злость отступила и пришла тоска. Необъятная и огромная. И мне захотелось отодвинуть её подальше. Не сейчас, пожалуйста, не сейчас. Пусть лучше злость.

– Мам, я тебя люблю, – теплились в трубке его слова. Далёкие, родные.

– И