– Ее больше нет, Аби. Ее нет. Ты должна отпустить ее.

– Но я не могу! – кричу я и продолжаю кричать, пока кровь не застывает у меня в жилах, а сорванное горло не начинает саднить. Внезапно передо мной возникает лицо Люка, его обычно приятные черты искажены гневом, и он выглядит уродливым, страшным… Он набрасывается на меня, говоря, что это я во всем виновата. Дом исчезает, и вместо него в кювете лежит на боку моя старая «Ауди», а Люк держит на руках Люси, обнимает ее, плача, как в ту ужасную, кошмарную ночь. А потом я понимаю, что ко мне обращено уже не лицо Люси с открытыми, ничего не видящими глазами. Это лицо Беатрисы.

Я резко просыпаюсь: подушка мокрая от пота, влажные простыни скручены узлами у меня в ногах, одеяло валяется на полу. Сердце колотится о ребра, когда я сажусь в постели, тяжело дыша. Как бы я хотела, чтобы рядом со мной лежал Бен – он успокоил бы меня, напомнил бы, что это был всего лишь кошмар! «Это был всего лишь кошмар», – говорю я себе, пока мое сердце замедляет неистовый бег. Однако при этом я знаю: события в моих снах могут быть каждый раз разными, но результат всегда один и тот же. Как и в реальности.

Моя сестра-близнец мертва, Люк ненавидит меня, и я всегда буду винить себя. Я никогда не смогу отпустить Люси.

Я спускаюсь по винтовой лестнице, ведущей в подвальную кухню, когда громкие голоса заставляют меня замереть на месте.

– Он пропал. Вчера вечером он лежал на моем столе, а сегодня утром исчез, – заявляет Беатриса.

– Ты думаешь, кто-то украл его? – Голос Бена звучит непривычно язвительно, а его шотландский акцент еще более отчетлив, чем обычно. Я никогда раньше не слышала, чтобы они спорили, и у меня замирает сердце.

– Он был там вчера вечером, – повторяет она, повышая голос. – Вот и все, что я хочу сказать. А теперь его нет.

– Может, ты положила его в другое место?

– Зачем бы мне это делать? – Голос у нее резкий, холодный.

Я стою на лестнице, не зная, отступить или продолжить путь на кухню. Скрываясь за изгибом стены, я пытаюсь представить себе выражения их лиц.

– Я не знаю, Беатриса. Но не обвиняй людей, пока не будешь уверена в их причастности.

– Обвинять людей? Кого я, черт возьми, обвиняла, Бен? Никого.

Он отвечает спокойным тоном:

– Ты говоришь, что он пропал, и в твоем голосе звучит обвинение. Так что скажи, кто, по-твоему, взял его?

Я замираю в ожидании. Голос Беатрисы, с легким шотландским акцентом, куда менее выраженным, чем у Бена, едва слышен за жужжанием стиральной машины.

– Кэсс вчера вечером была в Лондоне, а Пэм – у своего парня. Так что взять его могла только одна личность, если, конечно, ты не был с ней всю ночь. А ты был? Ты был с ней всю ночь, Бен?

Она имеет в виду меня.

Кровь приливает мне в голову, меня шатает так, что приходится схватиться за стену. Я не могу предугадать, как отреагирует на это Бен, и не жду, чтобы услышать, что он ответит. Я просто бегу обратно вверх по лестнице, в спешке спотыкаясь о ступеньки и обдирая голень об одну из них. Я даже не останавливаюсь, чтобы осмотреть ногу, а продолжаю бежать, пока не оказываюсь в своей комнате. Закрыв дверь, я прислоняюсь к ней, дыхание вырывается изо рта короткими резкими толчками, ссадина болит, на коже проступают крошечные капельки крови. Неужели Беатриса намекает, что я воровка? Или это дает о себе знать моя паранойя, моя болезнь?

Я бросаю взгляд на прикроватную тумбочку: моих антидепрессантов нет на привычном месте. Может, я забыла принять их вчера вечером? Я на четвереньках ползаю по полу – на случай, если упаковка упала или выскользнула за прикроватную тумбочку или комод. И тут я вижу знакомую картонную пачку, торчащую из-под моей кровати. С облегчением достаю ее, вытаскиваю из упаковки серебристый фольговый блистер, как стоматолог извлекает пломбу, но, когда проверяю его, таблеток в нем нет. Неужели я могла допустить такую глупость? Проверяю дату: мой последний рецепт был выписан почти три месяца назад, но один полный блистер все равно должен был остаться. Я встряхиваю упаковку, но упавшие на ковер прямоугольнички пусты, овальные пузырьки на них сплющены. Во мне поднимается паника, темнота подступает ко мне вплотную. Принимала ли я таблетку перед сном? Почему я не могу вспомнить? Все произошло настолько сумбурно: переезд сюда, наши отношения с Беном, – что я не могу вспомнить, когда пила таблетки в последний раз.

Бен приходил ко мне в комнату прошлой ночью, но мы просто лежали в одежде поверх одеяла и тихо разговаривали. Потом я, должно быть, заснула, потому что, когда проснулась среди ночи, Бен уже ушел в свою спальню, а я все еще была одета в джинсы и джемпер, в которых ходила в паб. Во рту было сухо и вязко, и я спустилась на кухню за водой. Приняла ли я таблетку, когда поднималась обратно? Вряд ли. Дженис говорила мне, что резко прекращать прием лекарств опасно и что от них нужно отучаться постепенно, когда придет время. Пока еще рано… Может быть, я смогу договориться о срочном приеме с терапевтом или Дженис? «Все будет хорошо, – говорю я себе. – Не нужно паниковать». Конечно, пропустить одну таблетку не страшно, я уже делала это раньше. Но что, если я пропустила больше одной?

Я сажусь на пол, прислонившись к кровати, ее железный каркас неприятно впивается мне в спину, но я не обращаю на это внимания, радуясь боли. Я подтягиваю дрожащие колени к груди, и с моих губ срываются рыдания. Как я могла подумать, будто эти чертовы таблетки все исправят? Теперь, когда Люси больше нет, я всегда буду чувствовать себя так, словно нахожусь на краю пропасти и одно неверное движение может низвергнуть меня вниз.

Мне удается избегать ее весь день.

Утром я обзваниваю всех своих знакомых и чувствую облегчение, когда Миранда, моя бывшая начальница, выражает радость по поводу моего звонка и даже говорит, что у нее, возможно, есть для меня заказ. «Патрисия Липтон согласилась дать интервью для нашего раздела