Некоторые храмы, утверждал он, изнутри держатся на витражах… Так же, как для внешнего вида важны контрфорсы, которые подпирают и утяжеляют стены, конструкции арок и куполов, расположение тяжелых скульптур… Так же для внутреннего интерьера важны витражи. Кто не верит, тот пусть едет в Париж, пусть зайдет в Сент-Шапель, но пусть сперва перед капеллой Святого Людовика вдохнет побольше воздуха, потому что внутри, охваченный чувством изумления, он забудет, как дышать.

Дальше он говорил так, но, конечно, не слово в слово, а в пересказе… Природа витражного стекла такова – час живая, час мертвая… И эту смену жизни и смерти все люди увидят миллионы раз, когда поднимут головы, глядя на витраж. И столько же раз это увидят все их дети, наследники, стоит им только поднять головы… И ровно столько же раз увидят это все их дети, наследники, как только поднимут головы… И столько же раз увидят дети их детей, наследники наследников, род людской, если не держат головы опущенными… Возвышенная красота стекла именно в этом: миллионы миллионов раз она может обновляться, сотни раз в день… То как бы радостно рождаясь, то умирая, примирившись с собой, а одновременно и с крайней точкой универсума! Где бы она ни была.

И тогда точно слово в слово заключил: «Разумеется, если тем временем какая-нибудь рука человека из хулиганства не разобьет камнем стекло, витражи, если их не разобьют из разнузданности! В чем я вовсе не сомневаюсь, рано или поздно такой глупец найдется!»

ЭТОМУ ЗДЕСЬ НЕ МЕСТО… Но следует добавить… Если это кому-то покажется излишним или кто-то не одобряет отступлений, то пусть отвернется, пусть разглядывает собственные ухоженные ногти, пусть пудрит нос, пусть тщеславно рассматривает, какие у него красивые туфли, пусть занимается чем угодно, никто не рассердится, каждый сам знает, что для него лучше, красивее, целесообразнее… Так что, кто как пожелает, но добавить обязан: Берто Толентино, который всегда подписывался «Атентино», не треснул, словно стекло, как можно было бы ожидать.

Через несколько лет после завершения витража в Амальфи, среди летнего дня, он истек кровью – порезался в небольшом городке на славянской стороне Адриатики, работая над небольшим, но весьма замысловатым окном в одной скромной церкви.

Если взять в целом, то он всегда больше любил работать над небольшими витражами. Считал, что высота и ширина не имеют решающего значения. Всё же, даже если мы их перемножим, то получим всего лишь площадь поверхности. Настоящим вызовом для Берто Толентино была глубина. Кроме того, большие церкви и большие поверхности для витражей требуют большого числа мастеров, что неминуемо ведет к столкновению разных замыслов, каждый по-своему вводит свет в храм, притягивает лучи другим способом, вплетает, преломляет – а есть и наивные мастера, которые воображают, что они важнее дневных и ночных звезд. Поэтому Атентино имел при себе только помощников, и работу с другими мастерами он отвергал, соглашаясь только на те витражи, которые мог закончить сам.

ЭТОТ ПРИМЕР ВОСПРИМИТЕ СЕРЬЕЗНО! Вовсе не значит, что Берто Толентино работал только в незначительных церквях. Напротив, как-то раз он был приглашен в Страсбург, чтобы в тамошнем Кафедральном соборе Нотр-Дам поправить повреждения: голуби в нескольких местах разбили витражи – по необъяснимым причинам упорно били всегда одни и те же стекла, а вскоре и стекла, которыми заменяли предыдущие… Бывало и так, что внутри главного нефа Кафедрального собора Успения Богородицы, среди пестрого разноцветного стекла он натыкался на десятки мертвых птиц, больше уже не таких белых, ибо они в смертельной агонии бились в собственной крови. Иногда они продолжали взмахивать крыльями, обрызгивая ужасающихся верующих, застигнутых на коленях прямо во время молитвы, а служащих мессу рядом со святыми дарами священников окропляли кровью до колена, точнее, нижних краев альбы[18] или каких-нибудь других церковных одеяний… Между прочим, весьма дорогостоящих.

И поскольку это повторилось несколько раз, избранный, хотя и не освященный архиепископ Страсбурга Вильгельм фон Дист, склонный к тому, чтобы игнорировать рекомендации папы и укоренившиеся обычаи и даже давать мирянам на управление церковное имущество, решил собрать на торжественный ужин прелатов более низкой коллегии. Конечно же, они обрадовались, ибо при дворе у архиепископа они всегда хорошо ели, а потом до поздней ночи беззаботно болтали…

Тем более прелаты нижней коллегии были неприятно изумлены, когда на трапезе подали красиво расставленные, но совершенно пустые серебряные тарелки. Отполированная посуда сверкала. Разумеется, она художественно сделана и украшена… Однако многие пропустили обед для того, чтобы поужинать обильнее, да и притом прислуги нигде не было. Как говорят, архиепископ сказал собравшимся: «Вы бы тоже хотели ничего не предпринимать веками… Люди входят в церковь, чтобы очистить и успокоить душу. Если они убийцы – чтобы стереть невидимую кровь с лица и рук, а не для того, чтобы выходить из храма перепуганными и окровавленными! Хотите, чтобы церковь была пустой, как эти тарелки, ибо они, несомненно, и останутся пустыми, если вы позволите церкви опустеть! Я знаю, что лишь этот пример с ужином вы воспримете всерьез! Или вы мне найдете кого-то, кто витражи починит, или я из них всё повынимаю и ниши заложу кирпичом. Меня не беспокоит, что этим я нарушу вид Кафедрального собора! Ну, а теперь, прошу вас, угощайтесь, приятного аппетита! А чтобы у вас ничего не застряло в горле, я лично в архиепископском погребе выбрал вино, которое лучше всего подходит к этим угощениям!»

Тогда вошли трапезники и на каждых двух прелатов поставили по одному бокалу из самого тонкого стекла. Если сунуть в них нос, бокалы пахли отличным эльзасским мускатом, но так же, как и тарелки, были пустыми, без единой капли…

Тот поучительный ужин увенчался соответствующим напитком. Ибо прелаты нижней коллегии любезно отказались от предложения архиепископа закончить вечер каким-либо десертом: «Невероятно легким!» Вероятно, из-за того, что он не существовал. Один, известный как лакомка, даже сказал: «Не надо, прошу вас, уже несколько поздно, не сможем заснуть… В другой раз, а того, что было здесь, более чем достаточно». Вот и всё, что было сказано после ужина.

Соответственно, так бы все и закончилось довольно мучительно, если бы непредсказуемый архиепископ Вильгельм фон Дист не добавил при прощании: «Запомните, граждане Страсбурга гордятся своим Кафедральным собором, самым большим на свете. Сотни лет они ежедневно недоедали для того, чтобы их собор был красивее всех других. А