– Загораешь? – он иронически скривил тонкие губы. Ханан молча смотрел на него, не зная что отвечать. – В общем так, братец, нам нужно двигаться дальше. Этого клиента мы оставляем на твое попечение. Пусть пока посидит здесь. За ним должны приехать из ШАБАКа[1]. Подмигнув Ханану, лысый резервист залез в джип, который тут же развернулся и исчез за поворотом, оставив после себя араба, сидящего в пыли у ворот.

Ханан посмотрел на него. Араб сидел на земле, со стянутыми за спиной руками, наклонившись вперед для сохранения равновесия. Такая поза была очевидно неудобной. Ханану захотелось чем-то облегчить его положение. Может поставить ему стул? Для этого нужно выйти за ворота, подойти к нему, поднять, взявшись за шиворот… Мужчина был молод и очевидно силен. Он может быть опасен. Лицо его, с наложенной на глаза белой фланелевой повязкой не выражало никаких чувств. Ханану уже приходилось наблюдать эту, как ему казалось тупую, животную бесчувственность к своему унизительному положению. Может ему не так уж и неудобно, как было бы на его месте Ханану? Это другие люди, живущие другой, несравненно более суровой жизнью. Они грубее и проще. К тому же неизвестно что этот человек натворил. Просто так он бы тут не сидел. Возможно, и даже скорее всего, это опасный террорист. Ханану нестерпимо захотелось, чтобы все это, наконец, закончилось. Он жаждал вернуться в знакомый и уютный мир, в котором чувствовал себя на своем месте. «Присмотри за ним» – ему вспомнилось лицо лысого резервиста, его тонкие губы, исходящая от него уверенность в себе, легкость отношения ко всему. Он говорил так, будто все происходящее было игрой, затеянной специально для его развлечения, и он играет в нее легко и не задумываясь. Если бы Ханаан мог быть таким!

Он посмотрел на часы: еще сорок две минуты. Переведя взгляд на сидящего за воротами араба, увидел, что тот, еще сильнее наклонившись вперед и упершись ногами в землю, энергично двигает за спиной связанными руками. Пытается освободиться! Ханан почувствовал, как ему в сердце вонзились сотни ледяных иголок, и потом оно заколотилось, бешено стуча в висках.

– Эй! Эй! – Ханан старался, чтобы окрик прозвучал грозно. Немногие знакомые арабские слова вылетели из головы, и он ничего не мог из себя выжать, кроме этого односложного окрика.

Связанный не обращал на него внимания, продолжая энергично двигаться. Трясущимися руками Ханаан стал открывать ворота. Лихорадочные удары сердца передавались всему его телу, он дрожал крупной нервной дрожью.

– Стой! Стой! Уакеф! – Ханаан остановился в трех шагах от араба, направив на него оружие и не зная, что ему делать дальше. Связанный напрягся, Ханан видел его закушенную губу под черной полоской усов, вздувшуюся на смуглой шее жилу.

Внезапно, напряжение шеи и плеч опало, наклоненный вперед корпус выпрямился, и Ханан увидел прямо перед своим лицом освобожденные темно-коричневые руки, покрытые жестким черным волосом.

Не осознавая, что он делает, Ханан шагнул назад и передернул затвор. Словно во сне, он увидел, как смуглые ладони, будто освободившись от силы притяжения, взмыли верх, к повязке на глазах – и в следующее мгновение сощуренные от солнца, показавшиеся непроницаемо черными глаза уставились на него. Глаза дикого, смертельно опасного зверя. Холодея, он смотрел в эти глаза и вдруг почувствовал, тяжесть чужих рук на дуле своего оружия.

И тогда, не помня себя от ужаса и отвращения, Ханан нажал на курок.

Полдень. Глазами Раида

Душная темнота, наполненная звуками чужого языка, шумом мотора, запахами бензина и пота. Жесткий металлический пол, ощущаемый ягодицами и пятками.

Раид чувствовал, как немеют связанные за спиной руки. Все мысли его были о Махмуде. Что он подумал, когда увидел, как его отца уводят солдаты? Что он расскажет дома? Лайла с ума сойдет, изведется. Нет, так нельзя. Домой! Домой! Но как? Пока он только удаляется от дома, сидя в узком проходе между сиденьями вонючего армейского джипа.

Наконец, движение прекратилось, без всякого замедления – джип просто резко затормозил, так что лоб Раида уткнулся в колени. Он почувствовал властную руку на своем плече, и подчиняясь ее давлению, подтолкнул себя ногами, по направлению к двери, спустил ноги наружу и резким рывком за ворот был поставлен на непослушные, затекшие ноги.

Солнце жгло вовсю. Он шел в яркой слепоте, ощущая под ногами щебень дороги. Потом сел, повинуясь давящему движению руки, тяжело лежавшей на его плече. Привезший его джип уехал. В наступившей после шумевшего мотора тишине слышались далекие голоса, перекликавшиеся на все том же чужом, ненавистном языке. Он сидел, опустив голову, наклонясь вперед, чтоб сохранять равновесие. Сладко-горький запах шабрука напомнил ему дом. И стремление домой стало нестерпимым. К сыну, к жене, к матери. Он пошевелил затекающими руками, и вдруг почувствовал, что шнур, стягивающий его запястья, поддается!

Еще сильнее нагнувшись вперед и утвердив ноги на зыбком щебне, Раид энергично заработал руками, пытаясь освободиться. В нескольких метрах от него раздался окрик. Не обращая внимания, Раид продолжал свои усилия, напрягая мышцы. Металлический скрип ворот, грузные приближающиеся шаги и голос. Но Райдом уже всецело владело предвкушение свободы. Последние усилия – и освобожденные руки взмыли вверх!

Резкое щелканье затвора. Раид сдернул повязку, и сощуренными от хлынувшего света глазами увидел перед собой черное дуло, за которым неясно рисовалось что-то большое и рыхлое. Еще не осознавая, что происходит, он инстинктивно схватился обеими руками за дуло, и в то же мгновение почувствовал, как оно дрогнуло в его руках. Что-то тупо ударило Раида в живот, и горячая, тошнотворная волна захлестнула его.

Вечер, глазами Шахара

Этой ночью он будет спать!

Улыбнулся при мысли о том, насколько тривиально это для большинства. Первый спокойный день за несколько недель. Всего лишь один случай метания камней и какой-то пастух, убитый по недоразумению. По пастуху уже открыто расследование, а он позволит себе, наконец, выспаться этой ночью. Вы-спа-ться, он сладко потянулся, мысленно растягивая это слово, – впервые за эти сумасшедшие недели.

Не спеша разделся, пошевелил пальцами ног. Как же он устал! Он почувствовал это только сейчас, сняв форму, как будто совлеченные знаки различия были Самсоновыми