А внизу лиловая свёкла, пронзённая стрелой. И сегодняшнее число…

Ну вот. Всё. Оказывается, наш ребёнок вырос. Занятая работой и своими личными проблемами сверх меры, я всё проглядела. «Любимая Олечка…» Так может писать только человек, который уже объяснился. «Моя любимая Олечка…» Что же делать? Такой искренний, такой понятный мне, всегда родной ребёнок вдруг превратился в загадочного сфинкса… Как? Когда? Господи…

Недавно мы с ней гуляли вечером перед сном, и она сказала грустно:

– Вот… У тебя есть всё-таки муж. А у меня-то и нет никого…

Я удивилась: как «никого»? А мы? А бабушка Тоня, моя мама? Есть, наконец, подруга Ирочка! Ну, в крайнем случае, бабушка Валя… Хорошо бы, конечно, дружить и с мальчиком каким-нибудь, но…

Она посмотрела на меня тогда с такой пугающей, такой взрослой иронией… И ничего больше не сказала.

– Ребята, что же делать?

Муж был занят. Он держал картину, которая стояла на полу. Женька села на корточки и принялась энергично и сосредоточенно красить плинтус.

– Но… Но получается, что она теперь от меня всё скрывает!

Старый серый плинтус под Женькиной кисточкой становился празднично-лакированным, коричневым.

«Пламенно жду!» В отчаянии я взглянула на мужа. Он подошёл ко мне, перечитал записку и улыбнулся. Обнял меня за плечи и, не стесняясь Женьки, бережно поцеловал. Потом нагнулся к ней, осторожно вынул у неё из рук кисточку и опустил в банку с краской.

– Давайте, девочки, давайте… Отмывайтесь, переодевайтесь и бегом к школе, – сказал муж почти спокойным голосом. – А то уже пятнадцать минут осталось.

Всё-таки иногда он, оказывается, знает, что мне надо делать!

* * *

У школы в восемнадцать ноль-ноль не было никого. Ни Лёльки, ни этого Л. И. Мы осторожно выглядывали из-за угла, обходили школу сзади, выглядывали из-за другого угла… Независимо, под руку прогуливались перед фасадом, благоухая растворителем, которым Женька отмывалась, пополам с дорогими духами, которые мы вылили на неё сверху. Вокруг было тихо, пустынно, и только в подвале мяукала какая-то кошка.

* * *

К понедельнику наша квартира изменилась так, что, войдя в неё, хотелось улыбаться и, может быть, петь.

Вернувшись с работы, я зажгла свет в прихожей и увидела на полу целое стадо разнообразных кроссовок и башмаков. Посчитала – четырнадцать.

Из глубины квартиры слышались хохот, ломкие мальчишечьи голоса, девчоночий писк. И голос дочери, объясняющий, гордый. Похоже, она организовала экскурсию по нашей квартире для половины своего класса. Раньше, кроме Ирочки, у нас никто не бывал.

Но который же из них этот Л. И.? Я прислушалась.

– Зараза!

– Ну куда ты лезешь, пусти!

И наконец, Лёлькин голос с незнакомыми мне усмиряющими интонациями. (Впрочем, нет, знакомыми. У меня у самой такие интонации.)

– Ну хватит, сосиски глупые. Вы же сейчас прилипнете! Там же всё покрашено… Это что – погодите, скоро у нас ещё и Вельвет будет!

Два года обещала я ей сшить Вельвета. Диванную подушку из лоскутков в виде пухлого, строгого и очень смешного гномика. Видели мы с ней однажды такого у знакомых, в гостях. Её поразило, что этот вельветовый человечек в колпачке набекрень, оказывается, нужен для того, чтобы охранять дом.

От моего присутствия Лёлиным гостям сразу стало неуютно. Скромно поздоровавшись и опустив глаза, они босиком, по одному просочились в прихожую, поодевали свои обувки и исчезли. Я не успела их даже толком разглядеть. А уж установить, кто из них этот Л. И., и вовсе не удалось.

– Ну как? Понравилось им? – спросила я дочь.

– Мамочка! Ну конечно!

* * *

Но открывать свою душу и рассказывать мне про этого Л. И. она, похоже, и не собиралась.

Я терзалась, но вела себя педагогично. А потом однажды не выдержала и поступила так, как поступала со мною моя мама, а с ней, может быть, моя бабушка.

Я просто возмутилась, что Лёлька мне не доверяет.

– Что ты, я тебе доверяю! – удивилась она.

– Но у меня есть основания думать иначе! – обиделась я.

– Какие основания?

И тогда пришлось признаваться, что мы прочли записку, которую во время ремонта Женька нашла под Лёлькиной кроватью.

– У меня полные карманы таких записок, – спокойно ответила дочь.

– А почему же ты не пришла к школе в восемнадцать ноль-ноль? – спросила я, уже выдавая все свои карты.

– Что я, дура что ли?

Пожалуй, не дура. Но кто же из мальчишек писал ей «Дорогая моя, любимая Олечка»?

– Что ты, мамочка, наши мальчишки разве могут так написать? От них только и дождёшься «Я вот сейчас тебе ка-а-а-к врежу!».

Мне стало совсем страшно. Если это не мальчишки, то кто же?

– Даша Королёва. Она меня с первого класса ненавидит. С тех пор, как Блин сказал, что я на русалку похожа. В этом году он, правда, сказал, что больше на селёдку, но она всё равно ненавидит. И на каждом уроке пишет мне эти записки и подбрасывает. Думает, я не знаю. Это чтобы я волновалась и оглядывалась: кто же это в меня так влюбился?

* * *

Муж, узнав всё, хохотал долго. А потом вдруг сказал:

– Слушай, давай мы ей к дню рождения подарим хороший кожаный портфель, а? (Наверное, сам о таком мечтает. Он всегда старается дарить другим то, о чём мечтает сам.) Лёлька в последнее время ходила в школу с яркой тряпочной сумкой-диснейкой, портфель у неё давно разорвался.

– А ты знаешь, зачем ей портфель?

– Книжки носить.

– Нет. Лупить мальчишек по головам. Так вот, кожаный портфель, как я недавно у неё выяснила, оружие слишком гуманное. А в сумку в эту положишь, допустим, пенал. Деревянный… Понимаешь?

Он понял сразу.

День рождения у них с Лёлькой в один день, и я предложила портфель кожаный купить ему. Но оказалось, что ему нужен не портфель.

– А мне, может быть, ты сошьёшь этого… как его… Вельвета? – тихо попросил муж. – А? Из лоскутков…

Здравствуй! Как тебя зовут?

Тёмный петербургский двор, мощённый булыжником. Со всех сторон стены с окнами.

– Мальчик, как тебя зовут?

– Вовочка…

– А меня Аннушка. Давай дружить?

– Давай!

Куда мы удрали тогда с этим Вовочкой – страшно подумать! На остановку…

Не оглядываясь, вышли мы из тёмного двора и потопали через улицу, крепко держась за руки. А вокруг светило солнце, катились машины и разливалось сплошное счастье.

В руках у Вовочки был мячик. Загадочный. Невиданный. Шлёп – красный! Шлёп – синий!

Мячик-то был просто двухцветный. Но тогда осознать