Итак, жизнь этика — выполнение долга (но не внешнего, а внутреннего долга) по отношению к самому себе; сознание этого долга проявляется в нем в минуту отчаяния, и с этих пор вся жизнь данного индивидуума, включая сюда и эстетические начала ее, проникается и животворится этим сознанием. Этика можно сравнить с тихим, но глубоким озером, эстетика же, напротив, с мелководным, но задорно бурлящим ручейком.

Этическое отношение к жизни проявляется, следовательно, не во внешней, но во внутренней деятельности личности; все дело здесь, как уже сказано, в том, чтобы личность не отрешалась абстрактным и бессодержательным стремлением вперед от своей конкретности, но воспринимала ее в себя. Этическое отношение к жизни не бросается поэтому в глаза: этик живет, по-видимому, как и все прочие люди, как и эстетик, но настает минута и — становится ясно, что жизнь этика имеет свои определенные границы, каких не знает жизнь эстетика. И я нахожу вполне естественным, что этик не проявляет своих этических взглядов всуе, по отношению к чему-либо безразличному — это значило бы унижать этику, глубокое значение которой не позволяет приурочивать ее к решению пустых вопросов. Все безразличное, т. е. несущественное, настолько потеряло для этика свое значение, что он без всякого труда и во всякое время может наложить на него свое veto. Этик верит в Провидение, и вера его настолько крепка и спокойна, что ему и в голову не приходит связывать ее с какими-либо случайными явлениями или ежеминутно проверять ее. Приобрести и затем сохранить этическое воззрение на жизнь, и не расточая его на безразличные житейские отношения, приобрести и сохранить веру в Провидение, не расточая ее всуе, — однако, в воле каждого человека: вся суть здесь в том, чтобы человек ясно сознавал свою жизненную задачу, удерживался от врожденной склонности увлекаться мелочами, крепко держался намеченного пути к вечному идеалу и не бросался в стороны, гоняясь за обманчивыми миражами.

Сделаем еще одно сопоставление этика с эстетиком.

Самым главным и самым существенным отличием этика от эстетика является ясное самосознание первого, обуславливающее твердость и определенность его жизненных основ, так как жизнь второго является каким-то беспочвенным витанием в пространстве. Этик прозрел свою собственную сущность, познал себя самого, осветил своим сознанием всю свою конкретность и поэтому властен уже подавить в себе брожение неопределенных мыслей, не позволить себе увлекаться мечтами; этик уже не является самому себе каким-то калейдоскопом, постоянно меняющим свои формы, — он знает себя. Выражение «познай себя самого» повторялось и повторяется без конца, и в познании себя самого привыкли видеть цель всех стремлений человеческих. Познание себя самого может, однако, служить целью лишь в том случае, если оно же является и исходным пунктом. Этическое познание себя самого не эстетическое самосозерцание, управляемое законами необходимости или видящее во всем необходимость, но свободное размышление над самим собой, самоанализ, являющийся результатом свободной внутренней деятельности человека. Поэтому я с умыслом употребил выражение «выбрать себя самого» вместо «познать себя самого». Познание себя самого не есть еще венец душевной деятельности этика, но лишь плодотворное начало, создающее затем истинного человека. Если бы я хотел блеснуть остроумием, я мог бы сказать здесь, что индивидуум познает себя, как Адам, по Писанию, познал Еву; от этого сношения с самим собой индивиуум становится беременным самим же собою и затем самого же себя рождает. Лишь из себя самого может человек почерпнуть познание себя самого. Познавая себя самого, индивидуум познает свое «я», являющееся в одно и то же время и его действительным, и его идеальным «я»: это «я» находится и вне его, как образ, который он стремится воплотить в себе, и в то же время в нем самом, так как это «я» — он сам. Отсюда та двойственность этической жизни, выражающаяся в том, что индивидуум имеет себя самого и в самом себе, и вне себя. Итак, идеальное «я» не есть действительное «я» — оно лишь прообраз, который сначала стоит как бы вне, впереди человека, по мере же того как последний сам становится его воплощением, все более и более бледнеет и стушевывается, пока наконец не ляжет позади человека, как увядшая возможность. Выражаясь аллегорически, идеальное «я» можно сравнить с тенью человека: утром тень бежит перед человеком, в полдень идет почти незаметно рядом с ним, вечером же ложится позади него. Познав себя самого и выбрав себя самого, индивидуум может приступить к воплощению в себе своего идеального «я», причем, однако, должен твердо помнить, что это «я» находится — как уже сказано выше — в нем же самом; стоит индивидууму забыть об этом — все его стремления и усилия получат абстрактное направление. Тот, кто при этом стремится копировать какого-либо другого человека, равно как и тот, кто будет стараться копировать «нормального» человека, будут одинаково, хотя и каждый по-своему, неестественны.

Эстетик смотрит на себя как на известную конкретность, причем различает в ней начала существенные и случайные. Различие это, однако, лишь относительное, потому что пока человек живет исключительно эстетической жизнью, вся его личность — плод случайности; если же эстетик, тем не менее, держится за это различие, то лишь вследствие недостатка энергии и твердости духа. Этик, прошедший через горнило отчаяния, также различает в себе существенные и случайные элементы, но это различие основывается совершенно на ином принципе: все, что возникло или продолжает существовать в нем, благодаря его свободному выбору своего «я», является в нем существенным, хотя бы и казалось случайным; все же остальное, напротив, случайно, хотя бы и казалось существенным. Взгляд же эстетика на существенное и несущественное выражается следующим образом. Положим, у него есть талант к рисованию — на этот талант он смотрит как на случайный дар судьбы; положим затем, что он отличается проницательностью и остроумием — на эти качества он смотрит уже как на свои существенные и неотъемлемые характерные черты, без которых он был бы совсем другим человеком. Такой взгляд вполне ошибочен, и вот почему: если человек не смотрит на свои проницательность и остроумие с этической точки зрения, т. е. как на задачу, как на нечто такое, за что он несет ответственность, то они и не являются в нем существенными началами; да не существенна, а случайна и вся жизнь его, пока он живет только эстетически, так что о каком-либо различии — в смысле существенности — между основными началами ее не может быть и речи. В